Казбек. Больше, чем горы

Эта странная история совпадений никак не даёт мне успокоиться — перестать искать тайный смысл и просто написать отчёт о нашем не совсем удачном восхождении на Казбек в начале июля 2017 года. Временами я даже начинаю думать, что всю эту историю просто выдумал. Два раза увидел икону святого Габриэли — перед отъездом в храме Святителя Николая и в горах в часовне — и устроил из этого экзальтацию… Бритва Оккама сечёт её, историю эту, в мелкую-мелкую капусту, не оставляя ни малейшего шанса на логическое обоснование каких-либо чудес (бывают ли логичны чудеса?).
Так что же произошло у нас в поездке на Казбек, и кто этот странный грузинский святой Гавриил Самтаврийский, или «мама Габриэли», как его называют сами грузины? (Мама по-грузински — отец.) Откуда появился? Откуда взялся на нашу голову? Давайте попробуем разобраться вместе. И с поездкой, и со святым.

НАЧАЛО

История с Казбеком начиналась аж… погодите, сейчас постараюсь поточнее вспомнить, аж в июле 1979 года в воинской части космических сил, близ грузинского села Сартичалы, в сорока километрах от Тбилиси в горы. Туда мы с мамой приехали помогать моему старшему брату Ярославу — он проходил срочную службу на наземном измерительном пункте в звании лейтенанта — и его супруге Инне нянчить мою полуторагодовалую племяшку Александру. Они бы и сами вполне могли справиться, но ждали пополнения. Инна уже сосредоточилась на подготовке к появлению нового члена семьи, моего племянника Славки, и теперь Сашу опекали мы с мамой. Мама готовила, кормила-поила, стирала-гладила, я гулял с Сашкой, катая её на коляске или водя за руку по тенистым аллеям военного городка. То была моя первая поездка в Грузию и, на долгие годы вперёд, последняя.
От Грузии у меня остались воспоминания отрывочные, сумбурные, полудетские. Помню, ездили в Тбилиси… Помню памятник Шота Руставели, телевизионную вышку на горе, бурную Куру. Еще помню пирамидальные тополя вдоль дороги в Сартичалы и луковые огороды, разделённые невысокими заборами из сложенных камней. Каждый год после таяния снегов и ливневых дождей эти камни вымывает из земли, их собирают и складывают по периметру огорода. Так из года в год вырастают заборы, я и в Непале такие видел.
О службе брата мне запомнилась лишь одна бестолковая история, как его замечательный друг, лейтенант Решетнёв-Карпатский, выпив лишнего на радостях (ожидал перевод на Камчатку), пошёл и нагрубил заместителю командира по политической части, чем обрёк себя на ещё долгие пять лет службы в Сартичалах. «Не умеете себя контролировать, лейтенант!» Об этом я как-то даже писал, но то совсем другая история.
Главным событием в той поездке стало моё знакомство с племяшкой, личностью сколь интересной, столь и неординарной. Достаточно упомянуть, что лет до семи эта девочка вполне искренне полагала себя грузинкой. «Я же родилась в Грузии», — говорила она, округляя глаза, дескать, вы чё, не понимаете, штоль?
Время шло, «грузинка» выросла, стала Александрой Ярославовной, но любви к Грузии не утеряла, а с ней и любви к горам. Грузия, если кто не помнит, страна горная.
— Так, дядька, — услышал как-то я в телефоне, — я тут твой отчёт прочитала… Хочу на Эльбрус!
Вот так! Ни больше ни меньше — сразу на Эльбрус. Впрочем, я тоже пошёл сразу, безо всяких «погулять в предгорьях».
— Солнце моё, нет проблем! Есть конторы, они тебя хоть на Эверест отведут, только бы денег хватило.
— Не-е-е-ет… Я хочу с тобой!
Ага, со мной, и всё тут! Вот только я не собирался на Эльбрус. Двух раз пока за глаза хватило. И вообще, я тогда в Непал собирался, к базовому лагерю Эвереста. Можно сказать, с детства эту мечту лелеял… Про детство, конечно, вру.
— Подумаю, — пообещал я настойчивой племяшке.
И подумал. Просматривая туры «7 Вершин», натолкнулся на программу по Казбеку. За относительно небольшие деньги они за недельку предлагали освоить ещё один вулкан высотой в 5033 метра. «Вот! — сказал я себе — То самое!» — и перезвонил Сашке.
Телефонная трубка радовалась, восхищалась и танцевала лезгинку минут десять. Как же! Горы! Грузия! Вино! Просто праздник какой-то! Даже мои страшилки и пугалки про горную болезнь не могли остановить поток возбуждённых и радостных междометий.
Намерением подняться в начале июля на Казбек я поделился со своей будущей непальской компаньоншей Галиной Резановой (время — январь! в Непал мы собирались в апреле), и она — авантюристка не хуже меня, махнув рукой, тоже решила присоединиться.
Но! В который раз пишу: жизнь богаче планов. У Сашки ввиду перемен на работе срочно поменялись планы на лето, отпуска отменились. И мы с Резановой оказались перед перспективой подняться на Казбек самим, хотя вроде поначалу туда не собирались. Однако билеты в Тбилиси куплены, тур оплачен, нас девять человек и 2 июля вылет. Вот и договаривайся…

КАЗБЕК



Казбек, как и Эльбрус, — потухший вулкан. Он так же двуглав и имеет высоту главной вершины 5033 метра (грузины считают, 5047 метров). По свидетельству историков, последний раз вулкан извергался в 650 году до нашей эры. Откуда им известно? А кто их знает! Вот есть совершенно достоверные сведения, что в доисторические времена к Казбеку за неповиновение и разбазаривание казённого «огня знаний» прибили титана Прометея. Прибивал его по приказу Зевса личный друг титана — Гефест. Помнится, он ещё всё страдал: «Ты мне друг! — кричал он, театрально заламывая руки. — Но я не могу ослушаться!» Такое бывает… С одной стороны, личные симпатии, с другой, приказ высшего руководства. Обычно начальство перевешивает. Дабы Прометею было не так скучно висеть, к нему с утра поклевать печень прилетал Орёл Зевса. Я бы даже предположил, Орлица, но никаких прямых указаний на сей счёт не имеется. За ночь печень отрастала заново (мечта алкоголика!), а наутро Орёл брался за своё. Всё так бы и продолжалось по сию пору, экскурсоводы показывали за деньги муки ослушника, родители приводили детишек и говорили: «Ай-яй-яй… Надо старших слушаться… А то а-та-та!», но всё испортил Геракл. Он пришёл, разорвал оковы и освободил Прометея. Герой совсем не боялся гнева Зевса, уж с папой-то он как-нибудь бы договорился, коррупция и кумовство на Олимпе процветали…
Те боги… Даже не знаю, что написать. То воровали земных женщин, то дрались, не поделив богиню, а то, тьфу, пакость какая, устраивали оргии.
Но всё же, согласитесь, история эта куда интереснее, чем пакет сухих байтов с информацией, как двадцать семь веков назад из вулкана в очередной раз изливалась базальтовая лава. Древние могли зажечь.
Геополитически вулкан расположился на границе России и Грузии, и существуют два популярных маршрута восхождения: с севера, из России, через печально известное Кармадонское ущелье, где в 2002 погибла съёмочная группа Сергея Бодрова-младшего; и с юга, из Грузии, из поселка Степанцминда (бывший Казбеги) через Гергетский ледник и Метеостанцию (3650). Мы планировали с юга.
С юга — не означало, что будет тепло. На Казбеке, как и на всём Кавказе выше трёх — трёх с половиной тысяч, зона вечных снегов. Даже дожди не идут. Но снаряжения мы взяли на все сезоны, от шортов до пуховиков.
Что ещё?
А! Для Казбека характерны регулярные камнепады. Говорят, эхо молотка Гефеста по сию пору мечется в горах, вызывая обвалы… Поэтому в список обязательного снаряжения на Казбеке входит каска.
В целом гора как гора. Вполне себе обыкновенный пятитысячник.
Это мы так думали…

ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ

В пятницу, 30 июля, перед самым нашим отъездом в Доме кино состоялась открытая премьера фильма Валдиса Пельша «Ген высоты, или Как пройти на Эверест». Пропустить премьеру мы с Галиной не могли, ещё не поблёкли воспоминания о треке к базовому лагерю Эвереста, а одним из главных героев фильма (и одним из операторов) был наш непальский гид и друг Вовка Котляр. Пришёл и Равиль, ещё один наш непальский друг-восходитель, а Галина привела свою подругу, та давно хотела поглядеть на сборище не совсем адекватных людей. Действительно, где ещё встретишь сразу столько людей «с приветом»? Ибо это какой же нормальный человек способен потратить время, а порой и немалые деньги, так измываться над собой? Холод, ветер, кислородная недостаточность… «Хосподи! Есть же море, вино, шашлык, девочки (мальчики, нужное подчеркнуть), а тут?»
А тут фильм. Хороший. Без прикрас, фанфар и шапкозакидательства. Хочешь познакомиться с реальной «романтикой» восхождений на высшую точку земного шара? Приходи, садись, смотри! Как говорится, вэлком! Кровь, пот, грязь, блевотина, всё в полном объёме… Хороший фильм! Правильный. Настоящий.
Но не только фильмом оказался примечателен день…
И даже не очередным ураганом, пронёсшимся над Москвой, точно дьявольские кони Коровьева и Азазелло.
А…
В общем, ещё в обед я отправился в церковь. Традиционно перед выходом в горы я иду в храм ставить свечи, заказать заздравный молебен о путешествующих, да просто помолиться. Пришёл в храм Николы в Кузнецах, написал записку для молебна, взял свечи, пошёл ставить Ему с благодарностью и просьбой хранить нас бестолковых. В храме, как принято, выставлялись иконы для почитания. В тот день две. Одна — традиционная икона Преображения Господня, а другая… А вот другая мне была совершенно незнакома. С нее на меня весёлыми улыбчивыми глазами взирал монах в седой бороде. Писана икона была не в византийском стиле. Но главное, в верхних углах, где ставят поясняющие надписи на греческом или церковнославянском, стояли странные, совершенно непонятные буквы. Армянские? Почему армянские?

«А чья у вас выставлена икона?» — спросил я у женщины, продающей свечи.
«Где? Там? — кивнула она в сторону главного алтаря. — Преподобного Гавриила Самтаврийского. Грузинский святой. Недавно канонизировали. Вот вы только подумайте, прошло всего семнадцать лет после смерти, а его уже канонизировали… Это большая редкость! А знаете…» Она продолжала говорить, а я ошарашенно слушал, да нет, не слушал, лихорадочно соображал! Грузинский святой, говорите… А едем-то мы куда? В Грузию… Стоп! Я хорошо знал храм, но икону эту видел впервые. «Она у вас давно?» — «Оригинал выставляли в феврале. А вчера выставили список. А вы книгу-то про него возьмёте? Почитать…» Женщина сняла книгу с полки и протянула мне. С обложки мне улыбался немного другой, но всё же легко узнаваемый святой Гавриил, и книгу я купил.
Что это? Хороший знак? Предостережение? Или вообще простое совпадение? О «встрече» я рассказал Галине и Равилю. Первая пожала плечами, а второй хмыкнул: «Прикольно». Всё же, наверное, совпадение.
С тем и поехали.

МАМА ГАБРИЭЛИ

Прочитать книгу до отъезда не получилось. Так… пробежался через страницу и кое-что глянул в интернете. Собирать общую картину стал по приезду. И сразу столкнулся с трудностями пересказа.
Многое, несмотря на то, что события происходили совсем недавно, уже успело обрасти слухами, выдумками, кривотолками. Восстанавливал понемногу, по чуть-чуть, используя теперь уже четыре (четыре!) книги, два фильма, записи очевидцев в YouTube, историю СССР 30-60-х годов и массу публикаций в интернете. Интересно было разобраться в судьбе незаурядного человека.
И вот что-то мне удалось собрать. (Сразу признаюсь, достоверность повествования хромает.) Итак.
О детстве, отрочестве и юности подвижника сведений немало, но все отрывочные, непоследовательные и бестолковые. Годердзи (мирское имя мама Габриэли) родился в очередную эпоху перемен, коими так изобиловал XX век, в 1929 году в Тбилиси в семье грузинского большевика Василия Ургебадзе.
Сомнений нет, Василий лично принимал участие в разрушении православных храмов (это важно!). Не мог не принимать. Время было такое. Или — или… Многие наши деды и прадеды отметились в том кощунстве, и никакие отсылки к «трудным временам» не умаляют степень их греховности, хотя по-человечески их понять можно. Людям свойственно сначала храмы строить, а потом стрелять в них в упор, просто так, для пристрелки орудий. И многим тогда, в начале века, казалось: стоит крикнуть «Бога нет!» — и Он пропадёт. Как ребёнок, который со словами «Я больсой!» бьёт кулачком маму и уверенно ковыляет к песочнице заняться «взрослыми делами»: лепить куличи из песка, ловить жука, который на свою голову попался карапузу на глаза, драться с соседской девочкой, отбирать у неё ведёрко, да мало ли ещё «взрослых» дел есть в огромном мире песочницы! До тех пор, пока «больсой» не упадёт, не ушибётся или не обкакается.
Но вернёмся к семье Ургебадзе.
Активная коммунистическая деятельность Василия, похоже, послужила причиной его безвременной кончины. Годердзи исполнилось два года, когда отца убили.
Как ни страшно звучит, этим тоже никого нельзя было удивить. Гражданская война, закончившаяся на полях сражений, ушла в подполье и будет там тлеть вплоть до Большой Войны, а местами и после. А ещё репрессии! Но Василий под репрессии вроде бы не попадал.
В Грузии есть традиция — после смерти отца сына иногда называют отцовским именем, и Годердзи стал Васико.
Рос Васико мальчиком замкнутым и малообщительным. Игре со сверстниками предпочитал общение с птицами. Многим вспоминается, как он играл, бегая по полю, высоко подняв палку, а птицы вились вокруг и всё норовили усесться на неё. Был, верно, в этом какой-то знак. Сегодня такому странному мальчику, скорее всего, поставили бы диагноз «аутизм», а тогда соседи просто думали: мальчонка-то того… толку не будет. Люди любят навешивать ярлыки. Навешивать и перевешивать. Сегодня дурачок, завтра гений. Сегодня сумасшедший, завтра — святой. Сегодня «осанна!», завтра волокут на крест. Обычная история.
Хотелось бы написать, что именно смерть отца повлияла на Васико, и он впоследствии избрал путь христианского подвижника. Но вряд ли. Был мал, да и отец не был похож на христианского праведника.
Не стал примером для Васико и отчим, о котором тоже известно немного. Армянин, занимался экономикой, вроде бы неплохо обеспечивал семью, и при этом не попал под репрессии 30-40-х годов (учитывая характер деятельности, это странно).
Безусловно, большую роль сыграл тот факт, что семья Ургебадзе жила рядом с церковью святой Варвары. Однако родной брат Васико, Михаил, который тоже играл во дворе церкви, христианским подвижником не стал, а стал вором в законе Сосо Ургебадзе.
Кажется, истинно судьбоносными для Васико стали чьи-то слова (возможно, того же священника церкви святой Варвары), брошенные в ему спину: «Твой отец разрушал храмы, ты их будешь восстанавливать!». На впечатлительного мальчика, носящего имя отца, это могло подействовать. Во всяком случае, слова моей первой учительницы: «Ему бы хоть говённую получить (это про медаль)» — подвигли меня стать отличником в старших классах, институте и вообще по жизни. Есть так называемый комплекс отличника.
В двенадцать лет Васико в руки попало Евангелие. На скопленные деньги на барахолке с рук он купил Главную Книгу Христиан. Похоже, у мальчика, живущего рядом с церковью, появился естественный интерес: «Кому же там молятся?».
Странно… Почему ему никто этого не объяснил дома? Почему мальчик вынужден был искать ответ на этот вопрос сам? Непонятно. Возможно, отчим слишком жёстко реагировал на естественный интерес пасынка (тогда положено было быть атеистом) или вообще пресёк любые обсуждения опасной темы в доме.
Есть информация, что какие-то основы Васико почерпнул от церковного сторожа, тот вроде бы и книгу посоветовал купить.
Старик, который продал Евангелие, по странному стечению обстоятельств запросил денег ровно столько, сколько было в кармане у Васико, в будущем отец Гавриил станет считать это знаком.
Книга на экзальтированного мальчика произвела неизгладимое, прямо-таки оглушительное впечатление. Читая, Васико горько оплакивал своего грешного отца, разрушавшего храмы. Он будет оплакивать, каяться и молиться за него всю свою жизнь. И с Книгой больше не расстанется.
Так в двенадцать (достаточно рано, я видел, как начинают читать Книгу в пятнадцать) Васико стал осознанным христианином. Крестили-то его ещё в младенчестве. Вот тоже парадокс: отец храмы разрушал, а покрестить сына не забыл. Инерция времени?

ПЕРЕЛЁТ

Большие аэропорты всегда — дурдом!
Регистрация, очереди, багаж, задержки, отмены… Когда-то у Хейли я прочитал его знаменитый роман «Аэропорт» — и проникся. Но второго в семь утра, стоя в длиннющей очереди-змее, объединившей народ со всех рейсов, включая отменённые из-за пятничного шторма, я нервничал. Старался виду не подавать, и без меня в очереди хватало тех, кто подавал, но нервничал. Резанова тоже беспокоилась: «Не успеем, блин, не успеем!». Я её уговаривал, но у самого уверенности, что нас вовремя погрузят, не было. Иногда со стороны стоек регистрации выходил сотрудник авиакомпании и охрипшим голосом выкрикивал направление, рейс которого уже одним колесом стоял на ВПП. Тогда под шумок на регистрацию просачивались ушлые с других рейсов. При нас бабушка на выкрик: «Барселона!» решила, что она с дедушкой и внуками летит именно туда, о чём бестолковый дед и внуки были уведомлены фразой: «Чего встали?! Бегом!».
Мы честно отстояли очередь, сдали багаж, помаялись ещё в очереди на паспортном контроле, потом ещё на досмотре… И я продолжал уговаривать Резанову (а заодно и себя): «Теперь без нас не улетят… Теперь у них наш багаж». Но мы всё равно нервничали, и продолжали нервничать даже когда буквально запрыгнули в отъезжающий от рукава самолёт. Причём по моим расчетам, на стойке регистрации оставалось ещё немало пассажиров рейса Москва-Тбилиси… Как бы то ни было, вылетели мы вовремя.
Зря я думал, что без нас не смогут улететь, если мы сдали багаж. Сдать — одно, загрузить на рейс — совсем другое. И по прилёту мы в этом убедились. Рюкзак Гали не прилетел. Таких безбагажных оказалось человек пять, причем ещё одна пострадавшая тоже была нашей. В группе две женщины, и у обеих не прилетел багаж…
Заполнив бумаги, назвав адреса, пароли и явки для доставки багажа («даже ночью?!», «ночью» подчеркнули три раза), мы, минуя Тбилиси, по Военно-Грузинской дороге уехали в Казбеги, или, как теперь называют это село, Степанцминда. (Святой Степан, Святостепанск.)
Про Военно-Грузинскую дорогу я читал много, читал в разных местах, бессистемно, не специально, ехал же по ней впервые. Обыкновенная горная дорога среди необыкновенных, прямо-таки сумасшедшей красоты ущелий и перевалов. С непривычки может даже подташнивать, но в целом поездка эта — почти три часа красивейших пейзажей. Жаль, мы не останавливались и не пофотографировали. Но если бы останавливались, точно приехали бы потемну, и так добирались пять часов — с багажом прокопались.
Ночевать нас определили в гостевой дом с простенькими комнатами, с простенькими кроватями, чистый и опрятный, а главное — там нас покормили. Не нужно было тратить время на поиски еды, ибо на текущий момент наиглавнейшей задачей было понять и разобраться: хватит ли девушкам снаряжения, если их багаж не прилетит или прилетит, скажем, дня через два, когда мы уже будем в горах. По всему выходило, если добрать некоторые вещи в прокате (Галина всё равно собиралась взять напрокат альпинистские ботинки под «кошки»), хватит.
Поужинали, сходили в прокат, где я неожиданно встретился с замечательной грузинкой Даро Хетагури, двумя неделями раньше она включила меня в закрытую группу Фэйсбука по восхождению на Казбек (как меня нашла?), взяли необходимое снаряжение, в магазине купили вредной во всех смыслах «Кока-Колы» с собой в горы, а тут и восемь часов пробило. Время пить чай.
А за чаем устроили вечер знакомства.

Группа девять человек. Люди обеспеченные, состоявшиеся, моложе тридцати пяти никого нет. Четверо: два Алексея, Тимур и Андрей — в прошлом году поднимались на Сток-Кангри, шеститысячник в Индийских Гималаях. Андрей (автогонщик, рафтер и строитель домов) — альпинист опытный, полностью выполнил программу семи вершин, то есть побывал на всех высочайших точках семи континентов и ещё на многих других всяких. У остальных из той четверки Сток-Кангри — первая любовь. Хапнули они там… и снега по грудь, и срыв, и девятнадцать часов восхождения, и горную страсть на всю жизнь. Один из Алексеев, буду называть его Алекс, впечатлившись горами до полного очарования, взял в этот раз с собой жену Ольгу, решив и её приобщить к своей страсти. (Я тоже пробовал.)

Кроме двух Алексеев в группе два Дмитрия.
Дмитрий-первый только вернулся из Французских Альп, там ему из-за погодных условий («погодные условия» нас будут неотступно преследовать) не удалось подняться на Монблан.
Дмитрий-второй — турист-любитель, у него сложились непростые отношения с высотой, горняшка ела его с удовольствием, причмокивая, обсасывая и обгладывая косточки, не пуская выше 4700. Например, выше скал Пастухова или скал Ленца. Но у Димы зрело желание таки подняться на какую-нибудь «настоящую» вершину, и это привело его пусть не на самый высокий, но всё же пятитысячник — Казбек.
Про нас с Галиной более-менее понятно. У нас по Эльбрусу с юга, по трекингу в Непале к базовому лагерю Эвереста, у меня ещё восхождение на Килиманджаро по Маранге.

Гидов трое: Шота, Георгий, Ираклий. Грузины. Мужчины взрослые и серьёзные. Шота тридцать пять лет водит людей в горы, Георгий занимается альпинизмом со времен Советского Союза, Ираклий подполковник в отставке и тоже не первый день в горах. Тем вечером с нами возились двое: Георгий и Ираклий. Шота в Тбилиси занимался организационными делами и обещал прибыть завтра вертолётом с продуктами прямо на Метеостанцию (базовый лагерь Казбека с юга). Мы посмеялись, приняв это за шутку. Продукты золотыми должны быть! Обычно грузы на Метеостанцию доставляются двумя способами: портерами — 15 килограммов 130 евро, и лошадками — 60 килограммов 100 евро. В нашем случае из-за погодных условий (в горах снег не прекращался, задала же в этом году погода всем жáру…) ледник перед Метеостанцией стал непроходим для лошадей. Кстати, мы с Галиной портеров заказывали сразу, ещё из Москвы, остальные присоединились к нам уже в Казбеги. Выяснилось: нести снаряжение способен лишь Андрей, он и палатку свою нёс. Настоящий альпинист! Не то что некоторые — туристы…
Переговоры о портерах и снаряжении затянулись за полночь. Обсуждали по-грузински эмоционально, громко, в какой-то момент я поймал себя на том, что мне хочется говорить с акцентом, делать руками так, так и ещё так и с большим чувством произносить «Хо!» и «Ара!». Заразительно обсуждают и спорят грузины. Заразительно. Слава Богу, всё кончается. День длинный, трудный, как мамка говорила: «День — что год!», и надо отдыхать. Завтра рано утром переход на Метеостанцию, аж на 3670. Аж на два километра вверх… Так я ещё не ходил.

ПЕРЕХОД К МЕТЕОСТАНЦИИ



Шли уже четыре часа. Первые четыреста метров — с 1740 до 2170, из посёлка до Троицкой церкви (Гергетис Цминда Самеба), — нас везли на автомобилях по какой-то совершенно военной грузинской дороге. Нет, не по той, которая шоссейная, а по просёлочной, вдребезги разбитой и размытой дождями, по которой и ездить-то могут только всамделишные внедорожники, ибо паркетник сразу помрёт от страха, у первой же ямы. Ехали минут двадцать-тридцать, но чего только по дороге не передумаешь: и позавтракал зря, и не выпил таблеток от укачивания зря, и жил неправильно, а вот ещё… и ещё… и там… и вообще… и всё зря, и… и…
Но как только выехали на огромную зелёную поляну над обрывом перед церковью, сразу обо всём забыли!
В мире много красивых мест. И видел я уже немало. Но есть такие… Такие… Как бы объяснить? Красота в этих местах всеобъемлюща. Глобальна. На все четыре стороны и ещё в зенит. Кавказ, Казбек, Самеба, небо, поляна, кони, люди… даже люди, что обычно всё портят, не мешали, а лишь украшали необыкновенный пейзаж. Они специально сюда приезжают, эти люди: чтобы выйти, оглядеться и выдохнуть в восхищении: «Ах» или даже «Вах!».
С красоты мы и стартовали. Портеры и лошади ушли вперёд, мы — чуть с задержкой. Группу вёл опытный пятидесятипятилетний Георгий. Вёл аккуратно, неспешно, без частых остановок и передыхов, чтобы не сбить ритм, дыхание, да просто автомат, который обычно включается на длительных переходах…
К четвертому часу пути миновали заросли кавказских рододендронов, стелющихся низкорослых кустарников, меньших братьев огромных непальских деревьев, но цветущих столь же обильно, только белыми, а не красными, как в Непале, цветами… Миновали альпийские луга с их лёгким, медовым, цветистым разнотравьем… Успели вспотеть на солнышке и обсохнуть на ветерке… Горы — всегда то жарко, то холодно, даже на большей высоте, а уж до 3000… Миновали зону уверенной мобильной связи, где Галине успели дозвониться из Москвы и загрузить. Ёкарный бабай! Отдыхает человек! Всё же телефонная связь — зло. Зло, но мы к нему привыкли… Дмитрий-второй звонил домой, Андрей на работу, а я фотографировал и отправлял кадры Софико, пусть любуется.
Незаметно из альпийских лугов вышли в зону высокогорной тундры, и возле бурлящей грязной реки — обильные дожди и снегопады этого года не способствовали очищению воды — присели отдохнуть и перекусить. Нам с собой завернули ланч-боксы, но есть, как обычно на переходе, не хотелось, мы вяло жевали сэндвичи, запивая чаем, щедро делясь с молодой кавказкой овчаркой, невесть откуда взявшейся и устроившейся рядом на отдых. Шляются они там прям как на Севере в сейсмопартиях. Псина сожрала всё, хоть ей было жарко и томно, и, глядя на неё, скорее хотелось пить, чем есть, но у собак внутри устроено всё иначе, пожрать они никогда не упустят возможности.
На вечный вопрос: «Сколько ещё?» Георгий задумчиво поглядел на вершину Казбека, покусал травинку и глубокомысленно изрёк: «Как пойдём…». Кто-то сказал проще: «Ещё столько же». Повздыхали, поохали… можно подумать, нас кто-то палкой гонит… поднялись, нацепили рюкзаки и пошли.
Спустя пару часов, переправившись через пару рек, на высоте 2900 вышли к леднику Гергети. Язык ледника длинный: семь километров, но неширокий: четыреста метров, весь в трещинах и покрыт пылью.

Казбек постоянно пылит, и это особая проблема для глаз альпинистов. Восходить на Казбек без очков категорически не рекомендуется даже ночью, по причине острых пылинок, сильно ранящих роговицу.
У ледяного языка отдыхали лошади, это наши портеры оставили их. Следующие два километра портеры пройдут сами, неся на себе грузы и поклажу.
И мы пошли по льду, такому сухому, что даже трекинговые ботинки не скользили, отчасти в этом была виновата вездесущая пыль, кругом будто песком посыпано.
Метеостанция, которую мы высматривали впереди, появилась внезапно, вдруг, справа на высоком берегу ледника.
— Смотри, — окликнул я Резанову и ткнул палкой в гору, — Метеостанция!
— Что, где? — завертела головой Галина.
— Вон, наверху.
— Ох, ни хрена же себе… Это нам ещё туда лезть?!
На выходе с ледника в трещины по колено провалились оба Лёхи. Алекс переодеваться не стал, решил обсохнуть в дороге, а Лёшка разулся, отжался и присел сушиться, пока мы ждали Ираклия и Ольгу.
Ольга с непривычки шла медленно, тяжело, часто останавливаясь. Сначала Алекс следовал за ней страхуя, но потом она, видимо, его отпустила, нёс он два рюкзака, а идти не в своём темпе с грузом совсем не с руки, или не с ноги. И теперь с Ольгой шёл наш третий гид. Мы не торопясь ждали их, отдыхая и обсыхая на камнях.
— Вертолёт! — Георгий лениво показал на горизонт. Я пригляделся. Довольно быстро со стороны посёлка к нам приближался небольшой вертолёт полицейского типа. Но нет, летел он не к нам, геликоптер обошёл ледник справа, поднялся чуть выше здания метеостанции и сел в базовом лагере.
— Шота продукты привёз? — Андрей от удивления даже привстал. По всему выходило, что так. Но Георгий только пожал плечами. Интересное дело у них тут! Так могли бы и рюкзаки привезти. Кстати, оба «потерянных» рюкзака приехали ночью. И проблем со снаряжением у девчонок не было.
Ольга наконец дошла, форсировала трещины, выбралась на камни и сходу уселась отдыхать. Вид у нее был измученный, но бодрый и… довольный. Парадокс. Теперь с ней остался Георгий, а Ираклий повёл основную группу на Метеостанцию.
Те сто метров, те тридцать три этажа, по сыпухе, щебню и гальке мы поднимались сорок минут. Сорок минут! В Долгопрудном двадцать два этажа, шестьдесят шесть метров, по ступенькам я прохожу за шесть. Вывод? «Таракан без ног не слышит».
К четырём мы наконец доползли до базового лагеря Казбека «Метеостанция» на высоту 3670 метров. Ещё ни разу за всю свою недолгую горную практику я так быстро, без дополнительной акклиматизации, не набирал высоту в три с половиной тысячи метров.
Всё когда-нибудь бывает в первый раз. Посмотрим, во что это мне обойдётся…

БАЗОВЫЙ ЛАГЕРЬ



Из этнографических дневников В. В. Агибаловой и Б. М. Бероева:
«В монастыре Бетлеми когда-то обитали семеро монахов. Один из них отличался особой святостью, и Бог явил над ним чудо: каждый раз, когда луч солнца проникал через маленькую дверь в келью, монах приготавливался к молитве, вешал на луч котомку с книгами, и котомка не падала, словно луч был из чистого золота.
Другие монахи завидовали благочестивому брату. Чтобы ввести его в искушение, они подослали к нему красавицу из селения Гвелети. Притворные мольбы женщины о помощи заставили отшельника нарушить монашеский обет. Он впустил красавицу в келью. Она попросила позволения только прикоснуться к одеянию святого. Всего лишь прикоснуться… Монах очнулся уже, когда солнечный луч проник в келью. Он схватил котомку с книгами, повесил ее на луч, но книги с грохотом посыпались к его ногам. С тех пор обитель опостылела иноку, и он покинул ее. Братья последовали его примеру. Монастырь опустел навсегда…»
Красивая легенда легла в основу поэмы Ильи Чавчавадзе «Гандегели» («Отшельник»):
«На склоне царственной Мкинвари
(грузинское название Казбека — авт.),
Высокой даже для орлов, —
Кого века короновали
Венцом нетающих снегов, —
Там в старину, пленён Эдемом,
Пещеру вырубил монах…
Досель зовётся «Вифлеемом»
Затвор, иссеченный во льдах…»

Представляете? В пещерах, выше площадки Метеостанции (с большой буквы я буду писать название базового лагеря, с маленькой — здания), выше 3700, в настоящих, реальных пещерах, в снегу жили монахи. Правда-правда! Всё обнаружили. Железные люди!
В пещерах тех сегодня, конечно, никто не живёт, но имя «Бетлеми» — «Вифлеем» теперь носит приют на Метеостанции. И мы не железные, а дюралюминиевые, да не… просто алюминиевые, а, может, всего лишь пластмассовые, будем жить рядом с ним.
Само здание метеостанции построено в 1933 году и долгое время использовалось по двойному назначению: и как метеорологическая станция, и как приют для альпинистов. Да, да… строили в те самые 30-е, несмотря на весь ужас, который нам преподносится сегодня в учебниках истории, это время было и эпохой созидания. Ведь тогда же и на Эльбрусе построили «Приют одиннадцати» на 4100. А в конце XX века, в эпоху становления свободы и демократии, «Приют» сгорел и метеостанция пришла в запустение. Первый (или нулевой?) этаж разбит, и там… отхожее место. Второй используют как столовую и склад. Электричества, которое вырабатывают солнечные батареи, установленные на крыше и на площадке с южной стороны здания, едва хватает на освещение станции энергосберегающими лампами. Водопровода нет. Воду набирают в ближних ручьях, стекающих с гор. На втором этаже есть комнаты для ночлега, но сами гиды рекомендуют жить в палатках — меньше места, но не в пример чище.
Может быть, когда-нибудь восстановят? Но и сегодня при всей запущенности здание не потеряло фундаментальности. И насколько поражает факт, что здесь, в снегах, в пещерах жили монахи, настолько трудно представить, как строилось это мощное, почти крепостное сооружение… О! Всплывшую по рубку гигантскую каменную подводную лодку, вот что напоминает здание метеостанции. Стоит оно на южном краю базового лагеря практически у самого обрыва к леднику Гергети.
Между метеостанцией и горами, с другой стороны от обрыва, на выровненных площадках ставят палатки. Палатки укрыты от западного ветра, преимущественного в тех местах, выложенными вручную в форме полумесяца каменными стенами.
Восточная часть базового лагеря занята полигоном бытовых отходов, попросту говоря свалкой. Рядом со свалкой на обрыве расположен единственный на всей территории лагеря туалет. Сделан он, как и метеостанция, из камня, а лучше бы из дерева, как на Эльбрусе. Тогда после переполнения его можно было бы просто столкнуть на ледник и построить новый. А так стоит он загаженный… и люди заняты вечным поиском, куда бы сходить до ветру… Не морщитесь! Все мы люди! Не принцессы, которые не ходят в туалет и всё держат в себе. Обыкновенные люди, и ничто человеческое нам не чуждо. Интересно, как приспосабливаются к таким условиям изнеженные иностранные туристы? Они же многие видели туалет в Кибо-Хат на Килиманджаро, там на высоте в 4720 метров, где нет ни единой лишней капли воды, кафельные (ей-ей, не вру, кафельные!) туалеты сверкают нереальной чистотой и гигиеной.
Выше туалета, ближе к зданию метеостанции площадка со скамейкой и пятиметровым флагштоком, на котором развевается бело-красный грузинский флаг святого Георгия. Вечерами там собирается народ полюбоваться на закат над ледником и между делом поймать эфир. Мобильная связь — зло, но обходиться без неё никто не собирается…

С северной стороны площадки — гóры. За ними Казбек. В тех горах на высоте 3900 есть современная часовня, куда завтра намечен наш радиальный выход. А пока…
А пока нас напоили чаем и разместили в палатках по двое.
Что, Резанова? Это тебе не лоджи в Непале. Спать будем бок о бок, и если газы кишечника вырвутся наружу, не обессудь. Ты же знаешь, Резанова, на высоте сдерживать их нельзя. Как почему? Потому что давление изнутри легко может разорвать человека в разряженной атмосфере высоких гор. Не веришь? Правильно. Но во сне человек себя не контролирует, если только сможем мы спать в таких условиях, в чём я лично сильно сомневаюсь. А сомневаюсь потому, что такой быстрый подъём обязательно приведёт с собой ночью горняшку. И будет она, как старая крючконосая горбатая бабка, бродить вокруг палатки на кривых ножках и больно стучать в бубен мозгов… А ещё у палатки тонкие стенки, и они не спасут нас от постоянного галдежа соседей: русских, украинцев, поляков (удивительно их там много, прям маленькая Польша какая-то!) и, конечно, грузин. Последние, правда, как и наши гиды, живут в метеостанции. Хотя нет, не все. Наш московский грузин Тимур заселился с Лёхой в палатку.

Резанова, а может, зря нам палатки посоветовали? Может…
Да ладно! Ненадолго. Завтра радиалка, а в ночь восхождение. Погода к шестому числу должна испортиться до полной невозможности, и запасного дня у нас, скорее всего, не будет. Другое дело, по плану мы должны тут сидеть в палатках аж по седьмое. Но это мы ещё посмотрим. Да, Резанова? Это они ещё нас не знают! А пока ужин. Макароны! Макароны, сыр, ветчина, чай, хлеб, варенье. Не Мишлен, но жить можно. Даже мне. Приятного всем аппетита.

ДЕНЬ АККЛИМАТИЗАЦИИ



…Я лежал в палатке, расстегнув замок дальней стенки, и наблюдал за облаками. Помнится, в детстве облака обязательно на кого-то были похожи. На лошадок, верблюдов, жирафов, бегемотиков, драконов… Сейчас я никого не узнавал. Облака и облака. Обыкновенные.
— Ты чего там разглядываешь?
Резанова вернулась с кухни, просочилась в палатку и ползла ко мне на четвереньках.
— Представляешь? Не могу в облаках лошадок узнать. А в детстве мог…
— Это облака здесь такие… — она пристроилась рядом, решив тоже поузнавать «лошадок».
Четыре часа. Ужин в шесть. Отдых до часа ночи. В два назначено восхождение. Вещи для ночи мы с Резановой уже приготовили и разложили, и теперь бездельничали. Хорошо бы поспать, а то ночь, как и предсказывалось, прошла бурно.
Сначала, ближе к полуночи, разыгрался ветер, а мы по неопытности не обложили «юбку» палатки камнями со всех, именно со всех, сторон. В щели свистело, заунывно гудело, но ещё хуже — выдувало тепло. Пришлось, матерясь, в темноте с фонариком, а где просто на ощупь, заделывать щели.
Уже за полночь засобирались на восхождение соседи, дай им Бог здоровья и удачи. И конечно, при этом разговаривали. И конечно, не шёпотом. Я бы даже сказал, не обычным голосом. Я бы даже сказал, они орали друг на друга. То что-то не могли найти, то кого-то обвиняли в ветре (этого точно нужно было отбуцкать — тут я обеими руками за), то никак не могли всех собрать. Колготились, колготились, и наконец ушли…
А я всё никак не мог уснуть. Ветер трепал края палатки, шумел в складках, дёргал верёвки. Я лежал, смотрел в потолок. Сначала в чёрный. Потом в коричневый. Когда взошло солнце — в ярко-жёлтый. Наконец догадался: не-а, не усну. Выбрался из спальника, переполз через спящую Галину, оделся и ушёл на смотровую площадку, прихватив с собой фотоаппарат и телефон.

Там уже топталось несколько таких же беспокойных пациентов.
— …Вот прямо на этом самом месте вчера общался по вотсапу, а сегодня…
Высокий коллега-восходитель обиженно разглядывал мобильный телефон в руке.
— А у тебя какой оператор?
— Билайн.
— И у меня…
И у меня. И у меня вчера на том самом месте всё ловило. Правда, мне и нужно-то только пожелать Софико доброго утра. Утро солнечное, ветреное. Грузинский флаг нервно трепыхался в порывах ветра, как пойманная в сети рыба. Как он здесь не рвётся?
В девять завтрак. В одиннадцать выход на акклиматизацию. Гиды долго решали: «куда?», «в чём?», «что с собой брать?». Нас, а особенно опытного Андрея, это раздражало и даже злило.

Наконец решили: идём к часовне на 3900, как и намечали. Чего спорили?
Поднимались в альпинистских ботинках, прихватив с собой «кошки» и ледорубы, на обратном пути планировали провести ледовые занятия. На Казбек ходят по-настоящему — в обвязках, в «кошках», с ледорубами и в касках, как всамделишные… Я пробовал новые ботики La Sportiva, Spantik. Купил ещё осенью, думая про что-то более высокое, но испытать решил на Казбеке. Ботинки хорошие, крепко фиксировали ногу, держали стопу, но совершенно были не приспособлены для подъёма по сыпухе.
Я поднимался третьим, первым шёл Шота, за ним Резанова. Всю дорогу я отставал и матерился про себя, обещая прибить Гальку трекинговой палкой, как только нагоню или остановимся. Но Шота не останавливался, он оглядывался, видел за собой упрямую Резанову (раз женщина идёт и не отстаёт, то мужикам вообще грех жаловаться!) и шёл дальше. А мужики отставали! И двести пятьдесят метров на отрог безымянной вершины мы поднимались аж пятьдесят минут.

Взошли.
На «плече» горы установлена совсем маленькая часовня из крашеного листового металла, закреплённая растяжками. Георгий без передыха вошёл внутрь. Я за ним. Места внутри немного, едва хватает на двоих. Стены плотно завешены иконами, ни одного квадратного сантиметра свободной поверхности. Полагаю: люди приходят, приносят икону и крепят на стене, если находят куда… Никогда такого не видел. Я перекрестился, поклонился и вдруг поймал знакомый взгляд. Ба-а-а-а! Знакомые глаза, знакомая улыбка и борода… Мама Габриэли. Здравствуй, дедушка! Я снова перекрестился и поклонился. Вот, приехал в гости! Меня тут хорошо встречают. Мне здесь нравится… А сегодня ночью пойдём на восхождение… Как ты? Дедушка молчал и загадочно улыбался…
Потом, сидя возле часовни и рассеянно водя палкой по щебню, я размышлял: надо бы после восхождения сюда вернуться… Сказать спасибо. Поблагодарить дедушку. Даже если всё это простое совпадение. Даже если. Потому как нет ничего удивительного в том, чтобы в грузинской высокогорной часовне обнаружить икону грузинского же святого. Ни-че-го! «Я не нарочно, просто совпало…»

МАМА ГАБРИЭЛИ

Васико бросил школу. В 41-м бросали многие. Война. Оно и до этого-то жилось не особо сытно, а с началом войны стало совсем тяжко. Кроме того, в СССР недавно ввели обязательное семилетнее образование, и окончить шесть классов, считалось очень даже приличным. Многие старшие дети бросали школу и шли работать. Это ещё моя мама рассказывала, а она на год младше Васико.
Васико школу бросил, но работать не пошёл, а сбежал скитаться по монастырям. Конфликт с отчимом и семьёй достиг апогея.
Сначала Васико пришёл в Самтавро, в тот самый Самтавро, который впоследствии станет частью его имени. Там он долго упрашивал матушку-игуменью оставить, но монастырь женский, и монахини, накормив подростка, отправили восвояси.
Он пришёл в Бетанийский монастырь, и там его не прогнали, там он остался послушником (какое-то время он будет жить то дома, то в монастыре). В монастыре тогда жили два замечательных святых старца: отец Иоанн (Майсурадзе) и Георгий (Мхеидзе) (оба впоследствии, немалыми стараниями самого Гавриила Ургебадзе, будут причислены к лику святых в чине преподобных). Кажется, именно эти монахи сыграли ключевую роль в жизни Годердзи-Васико-Габриэли. Они навсегда станут ему духовными наставниками. Глядя на братьев, Васико принял твёрдое решение посвятить жизнь монашескому подвигу.
Хочется спросить: зачем?
Восторженная любовь?
Экзальтация?
В течение восьми лет?
Вряд ли… Ну верил бы себе и верил! И верить-то в те годы было опасно («Молиться можешь ты свободно, но так, чтоб слышал Бог один!» — писала в те годы Таня Ходкевич), а уж становиться монахом…
Однако по-другому он уже не мог. Не вписывался в обычную жизнь обыкновенных людей. У него, как это принято сегодня говорить, сформировалась собственная система ценностей, и она совсем не коррелировала с системой ценностей не только людей сторонних, но и ближайших родственников: матери, сестёр, отчима, брата.
Собственная система ценностей к двадцати годам — конечно, хорошо, но всеобщую воинскую обязанность в стране отменили только на 46—48 годы, и в 1949 году Васико отправили служить в пограничные войска МГБ СССР, в Батуми.
Есть в этом некая странность. Место службы уж больно непростое. Как удалось малограмотному юноше попасть в войска всесильных МГБ, да ещё в родную Грузию, непонятно. Моего тестя, его ровесника, тоже призвали в 49-м и из родной Куйбышевской (ныне Самарской) области и отправили служить аж в Венгрию! А Васико оставили дома.
Но хоть служил Васико в Грузии, служилось ему совсем непросто. Набожный юноша страдал от невозможности жить как праведный христианин: соблюдать посты, посещать церковь, исповедоваться, причащаться. И если с постами Васико худо-бедно разобрался, в среду и пятницу он притворялся больным и ничего не ел, то с церковью дела обстояли совсем плохо. А храм был рядом, буквально за забором, но ходить в него бойцу пограничных войск МГБ СССР было невозможно. Спасло очередное «совпадение», Васико назначили рассыльным (и снова непростое назначение!), теперь он мог хотя бы изредка, хотя бы тайно, возвращаясь с почты, забегать на минутку в храм помолиться.
Шила в мешке не утаишь. О странной особенности пограничника Ургебадзе стало известно, и после некоторых мытарств Васико комиссовали, признав психически ненормальным. С таким диагнозом дорога на государственную службу для демобилизованного Васико была закрыта, но сей факт его совсем не опечалил, он твёрдо решил стать монахом.
Но и сегодня сделать это нелегко.
Невозможно прийти в монастырь и сказать: «Меня бросила девушка, хочу уйти в монастырь» или «Меня бросил муж, дети — свиньи, хочу стать монашкой». Ваши личные проблемы никого не интересуют. От вас потребуется искреннее желание посвятить всю, всю целиком, без остатка! жизнь служению Богу. Как говорится, до последней капли. Даже от мирского имени отказываются. И если сегодня никто, кроме родственников, вам чинить препятствий не станет, то в 50-е, в стране победившего атеизма, стать монахом — было сродни подвигу. Но Васико уже был готов к нему. И для начала, стараясь избегать мирской и домашней суеты (отчим к тому времени умер), он во дворе своего дома построил уединённое жилище (будущая его личная домовая церковь). И, конечно же, стал ходить в Сионский кафедральный собор, не пропуская служб.
Скоро Васико в церкви заметили, да и как не заметить молодого человека среди пожилых прихожан. Что важнее, его заметил сам Католикос Мелхиседек III, он регулярно проводил в соборе богослужения. Увидев искреннее желание Васико посвятить жизнь Христу, Патриарх стал привлекать его к службе в церкви.
Сначала сторожем…
Потом псаломщиком…
Спустя два года, в 53-м, Патриарх посвятил Васико в иподьяконы, обязав прислуживать себе во время богослужения.
А ещё через два года Васико рукоположили в священники (без специального образования!).
И, наконец, спустя почти пять лет после демобилизации был совершён постриг. По личной просьбе Васико его нарекли Гавриилом (Габриэли) в честь преподобного Гавриила Иверского.
Сбылась мечта: в феврале 1955-го в возрасте двадцати шести лет, вопреки желанию матери, старшей сестры, вопреки тогдашнему грузинскому советскому обществу он стал монахом.
Аллилуйя! Аллилуйя! Слава тебе, Господи!

НОЧЬ ВОСХОЖДЕНИЯ

Ветер… Снова ветер. Всякий раз на восхождении ветер… На Эльбрусе в прошлом году. На Калапатаре весной. Пора бы привыкнуть, но как? Пятнадцать-семнадцать метров в секунду. Прямо в лицо. С пылью и снежной крупой. Откуда та крупа, вообще непонятно. Снега-то нет. Но и это не главное. Главное — страховочная система, которая всё время сползает с пояса. Как колготки не того размера. Откуда знаю? Знаю! Я из 80-х, колготки тогда были в дефиците, и наши девчонки носили, что доставали. Иногда-часто доставали не того размера, и тогда это было сущее мучение… как сейчас. Я систему подтягивал, а она сползала, я подтягивал, а она, зараза, сползала! Кругом темно, как у афроамериканца в ухе, два часа ночи, под ногами сыпуха, на ногах тяжёлые альпинистские «спантики», впереди пять человек, сзади пятнадцать, и гадская система…
Вышли на восхождение тремя группами и одним псом (собаки любят увязываться за двуногими на авантюрные мероприятия). Ещё одна, украинская группа, ушла на час раньше.
— Ираклий! Затяни эту заразу!
Гид взялся подтягивать ремень системы… Отстали. Стали нагонять, задохнулся… Чтоб эту всю систему… так её и ещё так и вот эдак перетак… Насилу нагнал. Резанову не видать, она впереди, снова идёт за Шотой. Боится отстать. Правильно. Без фонарика тут глаз выколи. Фонарик у неё есть, но слабенький… Поэтому не теряться и держаться… Несмотря ни на что! И тут с неба начало капать. Зачем, откуда, почему?
Днём на ледовых учениях я спрашивал у Шоты: в чём идти? В лёгкой пуховке, отвечал он. А дождевик? Какой дождевик? Снеговик! И долго смеялся. Ну да. Откуда на четырёх-пяти тысячах дождь на Кавказе? Не бывает тут такого, это все знают. И вот, нате! Неправильный дождь усиливался и быстро превращался в полноценный неправильный ливень.
А, между прочим, всё Гольфстрим виноват. Что-то с ним в последнее время не то, перестал он дотекать до Мурманска. Перестал греть Северную и охлаждать Южную Европу. Говорят, дело в глобальном потеплении. Говорят, интенсивно тают льды Гренландии, и массы пресной холодной воды выдавливают теплый солёный Гольфстрим на глубину. А ещё говорят, это американцы… А кто?! Это они вылили пять миллионов баррелей нефти в Мексиканский залив в 2010 году и сломали Гольфстрим. А впрочем, по фигу… Если даже точно узнаем, кто виноват, легче не станет никому и погода не наладится.
Шота встал. Я крикнул, что хочу переодеться. О! и Резанова тоже. У меня с собой штормовая яхтсменская куртка: «сто литров в минуту, и всё по хрену!». Сто литров — хорошо, а то пуховка уже насквозь сырая. Тимур Резановой выдал полиэтиленовый плащ. Вот интересно, как мы будем на 5000? Там, где минус. В сырых шмотках… Хрустеть будем. Как мокрое бельё на морозе. Чтобы я еще раз вынул из рюкзака дождевик… Чтобы… Да пусть хоть в пустыне! Хоть на семи тысячах! От ветра прикрываться стану, если дождя не будет. Ветра в горах всегда хватает. И ведь сами же с Галькой, как два придурка, после слов Шоты пришли в палатку и честно выложили из штурмовых рюкзаков дождевики, которые по завету Кота всегда и везде носили с собой. Как же! 400 грамм! «Наверху каждый грамм лишний!» Блин!
Ираклий наконец меня затянул: захочешь пукнуть, не получится. Зато система вроде села. Да и пукать… На восхождение специально пил белый уголь и лапедиум. Ни к чему все эти сложности наверху… Там и по-малому лучше не ходить, а уж…
Шота оглядел всех и махнул рукой, пошли!
Пёс, который всё время крутился под ногами, вдруг исчез. Вернулся? Ушёл вперёд к хохлам? Хотя по такому дождю лучше вниз. Но мы идём выше. Минут через десять вышли на второй снежный язык. По снегу в «спантиках» идти интереснее, по камням — полное дерьмо! Может, я как-то не так их затягиваю? Перетянуть бы… Ну да! Так и пойдём — то система спадает, то дождевик не взяли, то ботинки не затянули… Аль-пи-ни-сты… Сверкнуло! Ёклмн… Это гроза, что ли? Секунд через десять вдалеке глухо заворчал гром… Далеко пока. Но это пока. А в общем, уже перебор. Ночь, дождь, гроза… Опять сверкнуло! Пока идём… Ага, Шота встал. Ну что, отцы-командиры, теперь что делать станем? Снова полыхнуло и секунды через три вдарило. Едрит-мадрид! Это ж почти в километре лупит! Мама дорогая… Это совсем не нужно! Шота жестом подозвал гида второй группы. Думать, отцы, значит, будете: «итить» или «не итить», Чапаевы… Чего думать-то? Думать-то чего? Тут, блин, и с дождём… А уж с грозой, блин… Опять врезало! Било с интервалом в минуту или меньше, не приближаясь, но и не удаляясь. Ливень продолжался. А гиды всё никак не могли решить… А мы стояли и мокли. И ещё было страшно. Ох как страшно. Дедушка Габриэли, вразуми гидов наших… Не дай в трату дураков грешных… бестолковых… Шота пошёл в хвост колонны. Не иначе… Ага, точно! Возвращаемся. Ну, мама Габриэли, моли Бога о нас, видишь, в какую жопу угодили. Выбираться надо… Нам теперь без тебя никак…

Обратно шли минут сорок. Туда пятьдесят, обратно сорок. Камни скользкие, вспышки молний, гром, шквалистый ветер, грохот. Слава Богу, статика была небольшая, ледорубы за спиной не «пели», как это бывает с ними в грозу. Сам не видел, надёжные люди рассказывали. Сам в горах только видел молнии от земли в небо. Шота пару раз терял тропу, находил и светил фонарём, показывая другим дорогу. Раза три приходилось форсировать невесть откуда взявшиеся крупные ручьи. И пса не видать. И не видно ни пса. Во вспышке краем глаза впереди заметил человека в черной рясе с куколем на голове и посохом в руке. Сердце ёкнуло… Насилу дождался следующей молнии. Нет, это один из наших в дождевике и с одной трекинговой палкой в руке, вторую то ли потерял, то ли сломал. А я уже… Ага, сподобились! Скоро, как в «Бриллиантовой руке» Козодоев на Черных камнях, грезить начну… Эх, мама Габриэли… мама Габриэли… Слаб человек в горах, слаб, мелок и беззащитен, как букашка на ладони, то ли посмотрят — отпустят, то ли придавят, и делов-то…
Дошлёпали.
В здании метеостанции на втором этаже собралось человек двадцать-двадцать пять. Насквозь мокрые! Куртки, шапки, штаны, перчатки — всё сырое, хоть отжимай! Кто-то пытался организовать чай. Повара не нашли, повара спят. Вспомнили про термосы. Разлили. Пока пили, пытались развесить одежду на гвозди и веревки. Я повесил пуховку прямо на дверной косяк. Штормовка еще пригодится, как-то нужно добираться до палатки. Резанова тоже мокрая, хоть ей дали дождевик. Мокрая и напуганная. Мы все напуганные. Сходили, бляха-муха, на Казбек. «Восходители»… Кто-то бродил и всё спрашивал про украинскую группу, ту, что ушла раньше. Никто ничего не знал… Но этот кто-то не унимался и всё давил на совесть. Мы здесь, а они там… Они там, а мы здесь… в тепле… Нам идти искать?! Потом, слава Богу, пришли и они.
Сырая одежда и без движения… стали мерзнуть.
— Резанова, пошли паковаться в спальники! Околеем. Все вернулись.
— Дойти ещё…
— Дойдём. Бери накидку! Включай фонарь!
Двадцать метров от метеостанции до палатки бежали тяжёлой трусцой, в альпинистских ботинках не разбегаешься на 3670! Интересно, на хрен я сюда приехал?! Никто не помнит? Мама Габриэли, кажется, что-то пошло не так.
Забрались в палатку, и ворошились в ней, как два жука. Подвесили мой фонарик под потолок, быстро стягивали сырую одежду, быстро складывали в угол подальше от сухих спальников. Всё быстро. Холодно! По палатке хлестало, ветер с силой раскачивал её. Внутрь дождь не попадал, но водяная пыль пробивалась и сыпала сверху, отчего становилось ещё холоднее.
— Снимай с себя всё! — командовал я, покрываясь гусиной кожей.
— Всё снимаю… — Резанова тянула с себя флиску.
— Всё, говорю!
— Зачем? — дернулась Резанова.
— Трахаться будем…
— С ума сошёл!
— Резанова… Щас в один спальник заберёмся, вторым накроемся, обнимемся и будем греться! Чего не понятно? Стягивай, говорю, майку! Всё равно сырая.
Поняла, кивнула, стянула и нырнула в спальник, я выключил свет и забрался за ней. Прижались, застучали зубами, часто-часто задышали. Воздуха не хватает… Холодно. Ох, блин, холодно! Надо вдохнуть-выдохнуть и успокоиться. Вдохнуть-выдохнуть, успокоить дыхание, и станет теплее… Вот чего она такого подумала? Прям до секса здесь, ага… Ещё Равиль в Непале говорил, либидо на высоте в три с половиной километра становится маленьким, как горошина. «Почему горошина?» — хохотали мужики. «Сам видел! — серьёзно отвечал Равиль. — В трусы к себе заглядывал». Но людям всё равно интересно, зачем мужчина ходит с женщиной в горы? Отвечаю: сначала так совпало, а потом понравилось, дополнительно мотивирует и мужчину, и, как ни странно, женщину тоже. И ещё… Прижаться друг к другу с мужиком вот так, в одном спальнике, это я бы ещё подумал…
— Резанова, выдохни и успокойся. Щас потеплеет.
Минут через пятнадцать согрелись и расползлись по спальникам. Закемарили…
Через сорок минут проснулся от противного металлического скрежета. Разлепив глаза, в предрассветной мгле разглядел: потолок палатки кренится… кренится, вот-вот ляжет на нас, за палаткой тем временем, набирая обороты, разгонялся реактивный двигатель.
— Резанова! — дурным голосом заорал я, вцепившись в перемычку потолка. — Держи палатку!
Боковым зрением видел: глаза открыла, но рук из спальника не доставала, лежала молча, не шевелясь, уставившись на потолок.
Шквал прошёл. Я отпустил перемычку.
— Галь, ты чего?
— А… уже всё равно… — выдохнула она и отвернулась.
Всё равно… всё равно. Как страшно, когда всё равно. Мама Габриэли, моли Бога о нас…

МАМА ГАБРИЭЛИ

…Господи, как трудно писать-то про святых. Всего несколько страниц, а ощущение, будто на гору взобрался.
Ладно, продолжим.
Когда пишешь о человеке (о любом человеке): неплохо бы выстроить план, некую канву описания, эдакий маршрут из пункта А в пункт В, «от пролога к эпилогу», как пел Окуджава. Хорошо бы сформировать отношение к герою. А если пытаешься охватить весь его жизненный пусть — найти вектор, направляющий в жизни. Когда я только взялся писать про святого, мне, глупцу высокомерному, казалось: я знаю, я понимаю, как и для чего жил мама Габриэли.
Оказалось, что только казалось.
Я писал, я читал, и для меня открывались новые обстоятельства, которые, как тяжёлая артиллерия, камня на камне не оставили от возникшей и сформировавшейся концепции Габриэли-крестоносца. Не было там никогда никакого рыцаря без страха и упрёка с ясным взором и блистающим мечом. Там один брат чего стоил… С другой стороны, причём тут брат?
А тут ещё… 27 февраля 1955 года Годердзи Ургебадзе в Моцаметском монастыре митрополитом Кутаисско-Гаенатским был пострижен в монахи и наречён именем Гавриил (Габриэли). Через несколько дней после пострига, по благословению опять же митрополита Кутаисско-Гаенатского, был издан указ о назначении иеромонаха Габриэли вторым священником Моцаметского монастыря. И вдруг:
«Иеромонах Гавриил (Годердзи Ургебадзе) в январе 1956 года оставил монашество и ушёл в мир» (секретарь Грузинской Патриархии П. Гагошидзе).
«Фигасе!» — как сегодня пишет молодёжь. А на заявлении Габриэли ещё стоит приписка митрополита Кутаисского:
«Отец Гавриил (Годердзи Ургебадзе) в служении проявлял усердие, послушание и смирение, старательность и бескорыстие. Но проявившиеся признаки болезни — шизофрении — являются препятствием для служения литургии…»
Шизофрения. А ведь Васико уже проходил медицинское обследование…
В своей жизни я знал двух шизофреников. Оба — личности неординарные. Про одного мы, его друзья, посмеиваясь, со скрытой гордостью говорили: Костик компьютеры спинным мозгом чувствует. Необычайно талантливо писал Костя системные программы, оригинально оценивая ситуации и процессы. Второй, точнее вторая, изумительно рисовала. И если первый по сию пору живёт и работает в обществе, лишь иногда пугая окружающих странными поступками, вроде «выйти в окно», то вторая живёт (прячется) в деревне. И ситуация с ней год от года не улучшается, чему, кажется, в немалой степени способствуют медикаментозные средства. Таблетки, с одной стороны, купируют приступы, а с другой… Как обычно, одно лечим, другое калечим.
Большая Медицинская Энциклопедия даёт заболеванию такое определение:
«Шизофрения — эндогенная психическая болезнь с непрерывным или приступообразным течением, проявляющаяся изменениями личности в виде шизофренического дефекта (снижение психической активности, эмоциональное оскудение, аутизм, утрата единства психических процессов, нарушение мышления) при сохранности так наз. формальных способностей интеллекта (памяти, приобретенных знаний и др.), а также различными позитивными расстройствами (бредом, галлюцинациями, нарушением аффекта, кататонией и др.). Существует точка зрения, что Ш. представляет собой группу родственных эндогенных процессуальных (обладающих свойством развиваться и усложняться) болезней».
Запутанно, обтекаемо, заумно.
Расхожая поговорка объясняет проще: «Если ты разговариваешь с Богом, это — молитва, если Бог с тобой — шизофрения».
Вопреки распространённому мнению, шизофрения вовсе не приводит к деменции (слабоумию). Многие, наверное, видели фильм «Игры разума», в основу сценария которого положена реальная история американского математика, лауреата Нобелевской премии Джона Нэша. Шизофреника. Кстати, есть ещё одно расхожее мнение: все гении, они того… Ведь с ними говорит Бог!
Католикос-Патриарх Грузии Мелхиседек III, мудрый Мелхиседек видит, не такой уж Габриэли больной человек, а его беззаветной любви к Богу в достатке хватит на священнический подвиг. И он пишет митрополиту Кутаисскому:
«Ваше Преосвященство, благословите…
Вы, разумеется, знаете Годердзи Ургебадзе, который принёс это письмо. Вами наложен запрет на его священнодействие. Прошу снять этот запрет: думаю, он не заслужил того, чтобы навсегда оставаться под запретом. Прошу обязательно снять запрет.
С любовью, Католикос-Патриарх Мелхиседек.
Просьба прислать документ, удостоверяющий снятие запрета».
Кто наложил запрет — тот должен снять. Субординация. И Патриарх давит…
Митрополит, смирившись, отвечает:
«Святейший и Блаженнейший Владыко, пусть исполнится доброе и отцовское желание Вашего Святейшества. Пусть с сегодняшнего же дня приступает к священнослужению. Митрополит Гавриил».
Вернули!
Много ещё проблем повлечёт за собой тот факт, что отец Габриэли не от мира сего. Но и на Руси, и, как выясняется, в Грузии таких называют — Божий человек.
Всё же правильно я угадал вектор, направлявший Габриэли. Любовь к Христу поведёт его по жизни, заставляя совершать более чем странные, иногда экстравагантные, а порой и вовсе опасные поступки. А впрочем… Все они такие, Христа ради юродивые.

УТРО ПОСЛЕ ШТОРМА



Проснулся в восемь. Дождь за бортом закончился, но ветер продолжал трепать палатку, хотя уже не так остервенело. Снова переполз через Резанову, та даже не шелохнулась, нацепил сырую одежду и выбрался из палатки. Огляделся. Мда… Мятежненько… В тревожном небе кое-где просматривались голубые просветы, иногда даже мелькал солнечный луч, но в целом ситуация была неспокойной: толстые серые облака неуклюже сползали с гор, медленно и неуверенно, ветер их подхватывал, рвал в клочья, комкал обрывки и швырял в ущелье над ледником. На земле было спокойнее. Палатки все, слава Богу, на месте, ледорубы и камни не летают, вон даже вчерашняя псина куда-то потрусила мимо метеостанции. А я за него ночью переживал. Жив курилка! Просто вовремя свалил. Главное — вовремя свалить!
Я потоптался в задумчивости, подставив спину ветру, потом обречённо вздохнул и направился в туалет. Ни хрена не работает этот ваш… лопедиум.
Ещё минут через пятнадцать вытащил на ветер наши мокрые рюкзаки, ночью мы их бросили на метеостанции. Пока разбирался, внезапно обнаружил высохшую на дверном косяке пуховую куртку, чему несказанно обрадовался. Везде холодно, и в сырой штормовке совсем неуютно. Переоделся, повесив теперь на косяк штормовку. Волшебное место! Народ ходит туда-сюда, таскает за собой тёплые волны воздуха и сушит не хуже фена…
Раскрыв рюкзаки, и развесив на что придётся мокрые перчатки, я вышел на «точку связи»: настало время пожелать Софико доброго утра и доложить, что никто никуда не ходил, те полтора часа в грозе не считаются. Пока ждал связи, разглядывал ледник. Тот, напившись до отвала, потемнел, вспух, отёк. Ещё бы, хлестало-то как!
— Как пережили, сосед?
Я оглянулся. Украинский восходитель из «потерявшихся» курил, глубоко затягиваясь.
— Ходили, — хмыкнул я.
— А у нас, мля… — он затянулся, — как пришли, ещё и палатку сложило… Вчистую, мля… Не слыхал?
Я попытался припомнить, слышал ли хоть что-нибудь кроме ветра и дождя, и покачал головой. Чего там услышишь, когда такое светопреставление?
— Совсем сложило! Потом минут двадцать под дождём ставили! За-ррра-за…
— Да-а-а-а, сильный ветер был…
— Сильный? — он удивлённо приподнял бровь, затянулся, выпустил дым, а потом ткнул пальцем в грузинский флаг на флагштоке: — А это видал?
Оба-на! У флага оторвало полотнище по вертикальную красную перекладину креста святого Георгия, только тонкая полоска материи на нижней кромке осталась и продолжала отчаянно трепаться на ветру. А я всё вчера удивлялся, как он не рвётся? Рвётся! Ветер просто нужен нормальный.
Украинец сделал ещё пару затяжек, добил сигарету, щелчком послал её по ветру и ушёл в здание. А я продолжил ловить сигнал. «Ловись сигнал: большой и маленький!» Нет. Кажется, не будет сегодня связи, крестики вместо палочек так и стояли на экране.
На площадку выбралась Резанова.
— А я тебя ищу…
— Видела? — я показал на флаг. Она кивнула. — Пошли вещи вытаскивать и сушить. Я уже рюкзаки разложил. Вроде не будет больше дождя…

Через полчаса весь лагерь выглядел чисто цыганский табор. Палатки, разноцветные куртки, ботинки, цветные штаны, яркие жилетки, пёстрые майки, носки, трусы даже… Обычно коричневый галечник расцветило, словно осенью в лесу. Я вкладывал в носки камни, чтобы не унесло ветром, и раскладывал возле палатки по феншую: пятками на запад и, чтобы не заслонять выход.
— Жрать охота! — Алекс распрямил спину, он занимался такой же чепухой у соседней палатки.
— Как Ольга?
— Спит Ольга! Чего ей?
Ольга на восхождение не ходила. Умная женщина!
Андрюха пришёл от своей палатки, возле которой расположился такой же базар, как у всех.
— Нас кормить собираются?
— Пошли, узнаем…
Накормили только в одиннадцать.
— Я тут прогноз смотрел… — Шота за столом внимательно разглядывал экран телефона. — Ничего хорошего. Только ухудшение.
— Вчера рисовали на ночь нормальную погоду…
— Рисовали. Видели, какая «нормальная»? Теперь всё идёт на ухудшение. Но есть ещё один день. Запасной. Но я бы…
— Я бы хотел его использовать, — Андрей прихлёбывал чай, пристально разглядывая одинокий блинчик с творогом, последний. Решал, видимо, взять или оставить? Вообще ему чем дольше на горе, тем лучше. Он отсюда сразу в базовый лагерь Победы, на 4000. Вот интересная жизнь у человека! Зимой автогонки, весной-осенью рафтинг, у него целый клуб в Архангельской области, летом горы.
— Ваше право, — кивнул Шота.
— Тогда прошу кого-нибудь из гидов остаться и помочь, — он потянулся и всё же забрал блинчик. — Плачу отдельные чаевые
— Хорошо, — Шота обвёл взглядом группу. — Остальные?
Группа молчала, и я ответил вопросом на вопрос:
— Вниз?
— Вниз. А то реки распухнут… И так уже, наверное, разлились… И ледник сырой… Потом вообще отсюда не уйдём.
— А портеры? А вещи как? — Галина о больном, о насущном. Впрочем, я тоже не собирался тащить свой большой рюкзак. Пятнадцать килограммов, десять километров да два вниз, да два по леднику…
— Не будет портеров. Не дойдут они сюда.
— И?
— Если только вызвать лошадей до ледника.
До ледника? Все переглянулись. До ледника, так до ледника!
— Вызывайте! — согласились мы и пошли собирать вещи.
Не поднимусь я второй раз в часовню… Не вышло. Ты извини, дедушка…

МАМА ГАБРИЭЛИ

Морозным московским утром 1538-го, ещё потемну, нагой и прихрамывающий известный московский юродивый Василий остановился перед иконой Божьей Матери, что на Варварских воротах в Китай-городе. К этой иконе, почитая ее чудотворной, каждодневно во множестве стекался местный и пришлый люд. И сейчас, несмотря на ранний час, уже многие коленопреклонённо просили Богородицу сотворить чудо: заступиться, помочь, излечить, облагодетельствовать и даже наказать. Василий оглядел молящихся, задумчиво поскрёб лысый затылок, взглянул на икону, отыскал подходящий камень, доковылял до него, поднял, попробовал на вес, примерился и с неожиданной силой запустил в чудотворный образ… Хрясть! Вдарило так, что иконная доска с хрустом врезалась в морозную землю. Народ онемел. Как же это? Что же это? В чудотворный образ Богородицы — камнем!
«Да он очумел, никак?!» — первым взвыл очнувшийся крепыш-купец, стоящий рядом с Василием на коленях. Подскочив, он ухватил Василия за бородёнку и с размаху врезал ему в грудь: «Ха!».
«Бей его, христиане!» — взывала вмиг очнувшаяся толпа и бросилась топтать упавшего Василия.
«Поскреби! — фальцетом кричал извивающийся юродивый, прикрывая руками лицо и живот. — Поскреби!»
«Щас мы тя поскребём, чёрт юродивый!» — выла толпа, отплясывая гопак на нём.
«Краски поскреби!» — продолжал взывать Василий.
Мужичок в сером армячишке отвалился от толпы, отряхнулся, подошёл к упавшей иконе, перекрестился, поднял и начал отколупывать краску чёрным твёрдым, как гвоздь, ногтем. Под верхним слоем краски обнаружился второй… Мужичок поднажал… Отколупывался верхний слой неохотно, обламываясь мелкими кусками. Юродивого тем временем продолжали топтать. Но вдруг слой треснул, поддался и сошёл пластом. Мужичок секунду ошарашенно взирал на икону, а потом взвыл, бросил наземь, закрестился, заплевался… «Адописная!» — выкрикнула у него за плечом баба. Толпа тут же унялась, бросила Василия и повернулась к бабе. А та не в силах повторить вырвавшееся, только тыкала пальцем в икону на земле. На ней под облупившимся слоем краски отчётливо проступила «дьявольская харя». «Ишь ты…» — купчина подошёл, наклонился, хотел было поднять, но только плюнул, развернулся и пошёл, расталкивая толпу, поднимать избитого юродивого.
«Ты это… — подал он руку, — ты прости… Кабы знать… Знать бы кабы… Слышь? Прости!»
Василий поднялся, приняв руку, утёр разбитый нос и, ни слова не говоря, захромал в сторону Кремля… Государю ещё надо кой-чего сказать, а то ишь… удумал…
«Святой… Как есть, истинный святой!» — баба, перекрестившись, поклонилась Василию вслед.
«И то правда! — купчина тоже осенил себя крестом. — Только чего он? Сказать не мог?» — и, махнув рукой, развернулся и зашагал от ворот.
«Ага, а ты бы поверил?! Поверил бы, да?!» — вслед кричала баба…
Тот странный юродивый был не кто иной, как Василий Блаженный, один из наиболее почитаемых и любимых святых на Руси (самый известный храм России его имени). Вообще, в Русской православной церкви, а теперь я знаю, и в Грузинской, любят этот особый лик святых: юродивых, или, как их ещё называют, блаженных; подвижников, добровольно принявших на себя образ безумных странников-аскетов, в юродстве своём обличающих и бичующих грехи людские.
И спустя четыре века 1 мая 1965 года другой юродивый, Гавриил, поджёг огромный, двенадцатиметровый портрет Ленина, который вывесили на здании Верховного Совета в Тбилиси в честь и по случаю празднества Дня международной солидарности трудящихся. Облил керосином, чиркнул спичкой и… И толпа, взвыв, снова била.
Арестованный по статье 70-й «за антисоветскую пропаганду» на допросе в следственном отделении КГБ Габриэли, шлепая разбитыми губами, отвечал твёрдо: «Сделал, потому что нельзя боготворить человека. Там, на месте портрета Ленина, должно висеть Распятие! Зачем вы пишете: „Слава Ленину“? Слава не нужна человеку. Надо писать: „Слава Господу Иисусу Христу“». На допросе присутствовал тогдашний первый заместитель Министра охраны общественного порядка Грузинской ССР Эдуард Шеварднадзе. Не государь, конечно, и не Кремль, но в будущем (когда уже можно будет обливать памятники Ленину краской и сносить их, сдёргивая стальными тросами за шею) второй президент Грузии. А тогда… Говорят, юродивый предсказал будущее Эдуарду Амвросиевичу, и тот, сжалившись, отправил Габриэли в психушку. Пожалел, ага…
Из истории болезни:
«Диагноз: психопатическая личность со склонностью к возникновению шизофреноподобных состояний. Разговаривает сам с собой, что-то тихо шепчет. Верит в Бога, в Ангелов. Постоянно повторяет слова: „Всё от Бога“. С окружающими не общается. При обращении к нему говорит о Боге, Ангелах, иконах».
«Если Бог говорит с тобой…» Сумасшедший! Всё понятно! Тут даже психиатром быть не нужно… Кто ещё способен поджечь портрет Ленина в 65-м? Сказать-то не мог? Жечь сразу… Мы бы поверили… Обязательно поверили бы!
Из психушки Габриэли вернулся другим. «Обработали» они его на славу. Сделали святым.

ВНИЗ

Надо было надеть «кошки» на ледник… Надо было надеть… Надо бы… Нога соскользнула, каблук «спантиков» не зафиксировался, и я, завалившись вперед и на правый бок, покатился по мокрому снегу и льду. По воде.
— Палыч! — заорала Резанова.
Вот чего орать? «Кошки» надо было надевать! Рюкзак пятнадцать килограммов, ботинки, одежда тяжелая, как на восхождение, чтобы меньше досталось тому рюкзаку… Резановский большой рюкзак взял один из гидов соседней группы — решил подзаработать. Ольгин до ледника понёс Андрюха, там вещи на лошадей перекинем. Остальные шесть мужиков несли свои рюкзаки сами. Причём все по два: штурмовой и багажный, только мне повезло, я малый сбагрил Резановой на условии разделения финансовых затрат.
Лежать на мокром льду легко, но сыро и неприятно. Сначала на четвереньки, а потом полностью — я поднялся.
— Нормально всё! — махнул Резановой. — «Кошки» надо было надевать.

У Андрея, он ушёл на полчаса раньше и теперь уже поднимался навстречу, — «кошки»! Хитрый Андрюха. Хотя нет… Опытный!
Лошади к леднику ещё не добрались, пришлось ждать. Нам на руку, успеем переодеться и переобуться. Хотя некоторые в тяжёлых ботинках, рассчитанных на «кошки» и снег, так и пойдут по сыпухе, по камням и примут мучения немалые.
Речки, как и говорил Шота, вспухли. Грязный коричневый поток, бурля и пенясь, нёсся между огромными валунами и заливал пологие участки. Не удержалась на камне и провалилась по колено Резанова. Снова провалился Лёха — не везёт же парню! Остальные перебрались более-менее удачно.
Выбравшись из зоны альпийской пустыни, попали в облака. Близоруко расплывшись, шли почти на ощупь, даже голоса глохли, весь мир съёжился до пяти метров.
— Сейчас всё это, — Шота обвёл рукой густую пелену, — пойдёт обратно наверх. Прямо к Андрею.
Трудно будет Андрюхе.
Вообще, как-то всё трудно пошло с Казбеком. Но тут удивляться нечему, погода дерьмовая, вот и не поднялись. Хотя могут быть и другие мнения. «Не бывает плохой погоды, бывают хреновые альпинисты!» — говорит и повторяет президент «7 Вершин» Александр Абрамов. Но главное, всё обошлось. Обходилось.
— Слышишь, Резанова… Брошу я вас седьмого и поеду в Мцхету.
Книгу о святом Габриэли прочитать перед отъездом я не успел, но узнал: мощи хранятся недалеко от Тбилиси, в Мцхете, в монастыре Самтавро.
— Не поняла… Что значит «бросишь»? — Резанова запыхалась и запарилась, шла в моей пуховке, засунуть её уже некуда, все рюкзаки забиты до пределов.
— Есть у меня одно дело…
Резанова встала и повернулась ко мне.
— Да хочу к мощам мама Габриэли съездить… — пояснил я. — Мне всё кажется, должны мы ему. За грозу… В смысле наоборот! В смысле за то, что ничего не случилось…
Она вновь пошла молча, но теперь молчала сосредоточенно, показательно так, с укором. Обиделась? Обиделась.
— Резанова, дружище, не обижайся! — нагнал я. — Это вроде как моё дело. Я же его сам себе придумал. Не могу тащить тебя… Права не имею. Мало ли я…
— Не обиделась! — оборвала меня Галина. — И поеду с тобой! Его дело, ага… Мы тут все…
— Ладно… Со мной так со мной… О, смотри, — ловко сменил тему я, — опять рододендроны начались!
Начались не только рододендроны, из тумана выплыли велосипедисты, они на себе наверх тащили горные байки. Неужели потом по этой дороге, по этой тропе, поедут? Это ж самоубийство! Тут и ходить-то опасно. Мы все ноги уже изломали, особенно кто в горном снаряжении.
— It’s a danger! Don’t ride here! — предупредил их Шота, они ещё и англосаксы. Самоубийцы не послушались и таки съехали. Догнали и перегнали нас уже перед самой площадкой Самебы — у Троицкой церкви.

На той площадке, с которой сегодня совсем ничего не было видно, даже храма… Ой, да какой там храма! Мы и друг друга-то совсем не видели. Так вот, на той зелёной площадке нас уже ждали автомобили.
Сложились, упаковались, поехали…
— Страшно?! — старый грузин-водитель, остервенело крутя руль, повернул голову назад и уставился на Ольгу. Та съёжилась, вжалась… А грузин продолжал, отвернувшись от дороги, хладнокровно рулить: — Не бойся, дочка, я сам боюсь!
— Главное, на дорогу не смотреть, — нервно сострил я.
— Точно! Не смотреть! — теперь он пристально, в упор разглядывал меня.
Господи, как он рулит? Хотелось крикнуть: «Смотри, блин, на дорогу, блин!». Или на что там, блин… Хотя куда смотреть-то? Туман! Он, конечно, довёз нас.
Весь спуск занял пять часов. Туда восемь, обратно пять.
Здравствуй, родная комната, мы с тобой не виделись целых два дня и соскучились по тебе! По тебе, по твоим кроватям с чистым бельём… Но сначала в душ! Боже мой… как хорошо встать под тугой, горячий душ. Как хорошо-о-о-о-о!
— Резанова — бегом в душ! Я пока позвоню: Алло, дэвущка! Дэвущка… Это гу-ру-зынский билайн звонит… Билайн из Гурузии, ва! Харащё меня слышите? Софико, стой! Стой, любимая, не бросай трубку! Это я. Мы спустились…

ТБИЛИСИ



Привет, Тбилиси! Гамарджоба, Тбилисо! Я вернулся. Спустя тридцать восемь лет, ничего не помня, ничего не зная, совершенно случайно… Наша программа не предусматривала посещения Тбилиси. Но клуб «7 Вершин» предполагает, а погода лета 2017 года такое вытворяет, как ещё в Ереване не оказались!
За тридцать восемь лет чего только не произошло, чего только не случилось… И живём-то мы теперь в разных странах-государствах, и нет уже той воинской части, в которой служил брат, и самого брата уже четырнадцать лет нет в живых, а «грузинка» — племянница Саша — стала врачом и кандидатом медицинских наук, а тот самый мальчик, которого мы приехали встречать, теперь тридцативосьмилетний архитектор Слава Вайсберг. Почему Вайсберг? А кто их, архитекторов, поймёт? Это его личное, художника, дело. И сам я уже немолодой, лысоватый и бородатый дяденька… Да какой там дяденька! Дедушка! Настоящий дедушка! А был мальчишка.
Нас поселили в трёхзвездочном «Имерети» (я бы ему все четыре дал), и по случаю обеденного времени пошли искать, где бы перекусить. Но не все. Ольга с Алексом не поехали, остались в Степанцминда, захотелось им грузинской глубинки. Андрей на Горе делает вторую попытку, возможно к моменту нашего заселения уже сделал. Два Дмитрия в Тбилиси приехали, но оба остались отдыхать. Вчерашний вечер по случаю неудачного восхождения быстро перестал быть томным. Чача, вино, раздражённая неудачей соседняя группа, извечные классовые противоречия… Всё! Всё привело к ожидаемым последствиям, и теперь часть коллектива чувствовала себя «не совсем». А у некоторых это легло тяжкой печатью на лицо, справа…
И «мы» — это буквально четыре человека: Лёха, Тимур, Галя и я — ощупью, по картам мобильных приложений, не зная города, ушли искать какое-нибудь предприятие общественного питания. В своих поисках мы вышли к большой площади, обильно украшенной флагами Евросоюза. Площадь Европы… Я уже понял, в Тбилиси культ Европы. Культ, несмотря на то, что в классическом географическом представлении Грузия, находясь за Кавказским хребтом, расположена, увы, в Азии. Но Тбилиси этот факт не смущает, и везде развеваются флаги Евросоюза. Не одна Украина стремится стать Европой. Положа руку на сердце, многие россияне тоже хотели бы считать себя полноценными (безвизовыми) европейцами, даже если живут за Уральским хребтом. И турки хотят. И ещё кто-нибудь из Сирии и Пакистана… Привлекательное место — эта Европа, такое привлекательное, скоро совсем не будет отличаться от Азии. На лицо.
На площади Европы нашли ресторан и ввиду надвигающегося дождя (он по пятам, что ли, за нами ходит?) сели под крышу, решив не искать от добра добра, и взяли меню…
Грузинская еда.
Грузинская еда — штука вкусная. Грузинская еда — просто супер! Она аутентична, неподражаема и сама никому не подражает. Однако есть у неё одно «но», исключительно для меня и таких же хреновых едоков как я. Вся еда, абсолютно вся — для меня несъедобна. Перец, чеснок, обжаренные овощи и мясо, жир… Вкусно, калорийно, интересно, но… но не для меня. А мои коллеги радовался жизни, назаказывали хинкали, хачапури и прочие сациви. Я же аккуратно всё пробовал, пытаясь отыскать что-нибудь приемлемое. Нашёл. Сыр! Сыр и хлеб с чаем. Хорошо! Помереть до завтрака не должен, а завтракать будем в гостинице, там европейская кухня и овсяная каша, слава Богу!
Дождь «переели» в ресторане и пошли гулять по Старому Тбилиси.
Замечательный Старый Тбилиси… Скоро его подновят, переделают, перестроят, и он утратит свою аутентичность и индивидуальность. Но пока… Пока он пахнет временем, красным вином, чурчхелой, свежемолотым кофе и восковыми свечами. Православные храмы повсюду (как они пережили советское время?). Любой русский православный человек в них может: помолиться, исповедоваться, причаститься, а случись, и обвенчаться. Грузинская и русская православные церкви — сёстры. Но первая лет на пятьсот старше. Грузия одна из первых приняла христианство, ещё аж в V веке, за что полторы тысячи лет «расплачивается», регулярно становясь жертвой агрессивных соседей-иноверцев. Православные русские православным грузинам помогли, но однозначно эту помощь оценить не получится. Российское чиновничество местами бывает хуже хана Батыя и Тимура Тамерлана, это мы по себе знаем.
Перебравшись на другую сторону Куры, мы в поисках почтовых открыток и марок прошерстили все близлежащие сувенирные магазины. Я отовсюду отправляю открытки, это уже вошло в традицию. Многие, кто оказывается со мной в поездках, заражаются этой идеей. Согласитесь, приятно, заглянув в почтовый ящик, вдруг обнаружить открытку из далёкой страны с маркой, проштемпелёванной названием города, которое ещё и не сразу прочитаешь, а если прочитаешь, то не сразу вспомнишь и найдёшь на карте. «С приветом, ваш…»
Пока искали, покупали, клеили марки, снова пошёл дождь. Ох, погода, ну, погода… Снова пошли искать, где бы присесть в тепле и сухости. Случайно набрели на «пешеходную улицу», заставленную столиками и перекрытую тентами и зонтами, там и притулились. У Лёхи после бурных переправ болело горло, я взялся его лечить горячим тёмным пивом. Тимур с Галей считали, что я издеваюсь над товарищем, и по-товарищески же ржали, Лёха хотел, чтобы ему хоть что-нибудь помогло, и готов был пить всё что угодно, официанты же вообще не понимали, чего от них хотят. Как это «нагрейте пиво»? Охладить — пожалуйста… А нагреть… Я им объяснял «как»… Они не понимали… Лёха объяснял… Тимур с Галей язвили… И тут зазвонил телефон. Я поднял руку, и все стихли. Звонил Алекс, они с Ольгой всё бросили и приехали в Тбилиси, заселились в «Имерети» и теперь жаждали присоединиться к нам. И что важно, Андрюха тоже с ними!
— Андрей взошёл? Взошёл Андрюха? — шипели рядом.
Алекс ответил просто: «Нет».
Андрей не взошёл. Они с Георгием выдвинулись в час ночи и к четырём достигли ледового поля на 4400 и попали в облако. Вокруг — трещины по пятьдесят метров глубиной, ничего не видно, и непонятно, развеется ли это когда. Они ушли вниз, решив не рисковать. А внизу речки раздулись так, что Андрюха форсировал вброд, раздевшись донага, чем изумил каких-то иностранцев. А Георгий перешёл, только вновь поднявшись на ледник. И снова всё обошлось…
— Мы с Галиной завтра хотим в Мцхету поехать… — сказал я, когда Андрюха окончил рассказ.
— В древнюю столицу Грузии? — уточнил наш грузин Тимур.
— В древнюю столицу Грузии, — кивнул я. — Дело там у меня одно…
И я поведал им о своих странных совпадениях, случайностях и мыслях по этому поводу.
— …Поехали с нами… если хотите. Только я… Только я никого не уговариваю, дело сугубо личное и, в общем-то, моё.
Галина подалась вперёд, я кашлянул и исправился:
— Наше. С Галей.
Они все решили ехать к мама Габриэли. Все. Так совпало.

МАМА ГАБРИЭЛИ

Говорят, печальный диагноз «шизофрения» и вторая группа инвалидности спасли отца Габриэли от расстрела (за сожжённого Ленина), мол, статья-то 70-я нешуточная, и Москва требовала: «расстрелять!». Передёргивают. Даже в военное время по этой статье давали от трёх до десяти (немало, конечно, но и статья нешуточная), а в мирное — от шести месяцев до семи лет. И времена уже наступали брежневские. Пугали — да! Но от срока «шизофрения» действительно спасла.
Однако главным наказанием для Габриэли стала бы не тюрьма. Тюрьму он бы вытерпел… И даже не психушка, её-то он как раз вытерпел… Взбешённое церковное руководство Грузии запретило отцу Гавриилу служить в храмах. Даже заходить в них запретило! От причастия отлучило! По сути, они его отлучили от церкви…
Говорят, Габриэли мог обойтись без еды.
Говорят, он даже мог вытерпеть долго без воды и вроде бы даже без сна…
Но не без Святого Причастия…
А церковное руководство, сильно обеспокоившись, что безответственный поступок юродивого навлечёт гнев советских государственных чиновников, решило строго и демонстративно наказать распоясавшегося юродивого.
Это был перелом. До психоневрологического диспансера, до фактического отлучения Габриэли был, может, несколько странным, но всё же простым монахом, с некоторым эпатажем, но обыкновенным. Теперь он стал необыкновенным. Теперь стал истинно юродивым.
«Из юродивых едва ли один отыщется, чтобы не в прелести находился», — писал св. Серафим Саровский. Габриэли стал тем «едва ли».
И для начала он построил себе церковь прямо во дворе. И украсил её иконами, которые насобирал на свалках. Тогда иконы выбрасывали, как ненужную рухлядь. Это потом станет модным коллекционировать иконы, и их перестанут выносить на мусор. А тогда, в 60-70-е… Помню, большой, писанной на доске, иконой Николая Угодника у моей бабушки в деревне накрывали кадушку с солёными огурцами (Господи, прости нас всех грешных!), не потому что хотели унизить Святого, это невозможно, просто доска была подходящей… Равнодушие страшнее ненависти. Такие «подходящие доски» и собирал по мусоркам Габриэли. Восстанавливал как мог и вывешивал внутри своей церкви. Позже в дар Грузинской церкви от него вывезут почти три грузовика (да хоть один!) с такими иконами, многие окажутся уникальными, единственными в своём роде. Себе Габриэли оставит, что «попроще», — он никогда не стяжал. Но это будет позже.
А тогда его домовую церковь разрушат (он её восстановит), к причастию не допустят, и с этого момента он начнёт ещё один подвиг: богослужение в разрушенных, заброшенных и никому не нужных (как он сам) храмах. Помните: «Твой отец разрушал храмы, ты их будешь восстанавливать». Даже потом, уже прощённый, но всё еще неудобный для церковных иерархов (таким останется на всю жизнь), он в течение восемнадцати лет, с 1972 года по 1990-й, будет ходить (ходить пешком!) по Грузии от одного брошенного храма к другому и служить в них по ночам (не хотел привлекать внимания властей). А некоторые храмы Габриэли попытается восстановить. А помогать ему в этом будут всего несколько женщин, они уже тогда уверуют: мама Габриэли — святой человек!
Он ходил по Грузии, служил в храмах, общался с людьми, останавливался в селениях, в некоторых даже жил, и люди не забыли его. Такого человека трудно забыть. Слишком сильное впечатление он производил. В юродстве своём он то ругался, то кричал, то закатывал целые представления. Помните отца Анатолия в фильме «Остров»?
« — А что это ты делаешь, отец Анатолий?
— Читаю книгу грехов человеческих. Сейчас дочитаю, в печку её, и нет греха.
(Рассматривает, как бы читая, голенище сапога игумена Филарета, а потом с отвращением бросает сапог в топку, любимый сапог, мягкий сапог, подарок митрополита…)
— Ты что это творишь, окаянный?!
— Собираюсь вторую страницу читать.
(Хватает второй сапог, распарывает его ножом и опять «читает» голенище.)
— Какая же это страница, когда это сапоги мои?
(Анатолий забрасывает и второй в топку.)
— И второго нет. Всё! Ты что, не знал, что на голенищах архиерейских сапог больше всего грехов-то и умещается?»
Было что-то в этом роде. Но! Он спасал.
«Только сердцем, полным любви, можно обличать грехи другого человека», — говорил он, оплакивая грехи людские, как некогда оплакивал Василий Блаженный углы дома грешников: «Ангелы стоят и плачут, а вы не пускаете их в дом!».
Последние годы жизни Габриэли провёл в башне монастыря Самтавро. Эти годы подробно описаны. Много воспоминаний, много свидетельств, много рассказов. Популярность мама Габриэли в начале 90-х достигла апогея. К нему ехали, шли, летели. Кто за советом, кто за исцелением тела или души, кто просто посмотреть, но все — за чудом. Когда пишут жития святых, обязательно поминают чудеса, что совершались при жизни, ещё больше те, которые происходят на могилах. Так положено. У мама Габриэли этого хватило на четыре книги и пару фильмов.
Вот только мне, бестолковому и неискушённому, почему-то кажется… не в чудесах дело. Нет-нет, и в них тоже! Но, кажется мне, главнее — беззаветное служение Церкви, беззаветная любовь к Христу, беззаветная любовь к ближним.
Мы привыкли бряцать словом «любовь». «Они поднялись в спальню и занялись любовью…» Чем, простите, занялись?
Мы используем его, совершенно не понимая смысла и значения. Даже когда говорим: Бог — есть любовь! Всё равно не понимаем.
А Габриэли понимал. И любви той, настоящей, правильной у него хватало на всех с избытком. Любви и, что ещё важнее, отваги любить. И добрых, и хороших, и грешных, и больных. Любить, несмотря ни на что! Даже если тебя самого объявляют сумасшедшим. Даже если бьют и гонят. Даже если отлучают от церкви. Впрочем, так положено святому. Юродивому святому. Сам же Габриэли в своей способности так любить был совсем не уверен. Но от греха отвёл многих.
«Завещание архимандрита Гавриила
Слава Христу Богу!
От Святейшего и Блаженнейшего Католикоса-Патриарха всея Грузии Илии II испрашиваю прощения и благословения. Всему священническому и иноческому чину оставляю свое благословение и прощение-примирение. Бог есть Любовь, но хоть и много я постарался, однако достичь любви к Богу и ближнему, по заповеди Господней, я не смог. В любви заключается всё обретение человеком Царствия Небесного в этом видимом мире и унаследование Вечности (Вечной Жизни). Похороните меня без гроба, в мантии. Будьте добрыми и смиренными; во смирении нашем помянул нас Господь, ибо смиренным дарует благодать. Перед каждым Богом рожденным человеком будьте со смирением, добротою и любовью. Любовь ко всем уношу я с собой — и к православному люду, и ко всякому Богом рожденному человеку. Цель жизни и всего этого видимого мира есть обретение Царствия Божия, приближение к Богу и унаследование Вечной Жизни. Этого и желаю я всем вам. С благословением моим оставляю вас, да не потеряет никто великую милость Божию и да удостоятся все обретения Царствия. Несть человек, иже жив будет и не согрешит. Один я великий грешник, всячески недостойный, зело немощный. От всей моей любви молю вас всех: проходя мимо моей могилки, испросите прощение мне грешному. Прахом был я, в прах и возвратился».
Не канонизировать его было нельзя. Можно считать, что его канонизировал сам народ Грузии, и всего через семнадцать лет после кончины. Грузинская Православная церковь оформила это решение, а Русская у себя подтвердила.

В ГОСТЯХ У МАМЫ

Всю ночь снился человек в чёрном. Он громко и строго говорил на незнакомом гортанном языке, вздымал руки и поднимал голову к небу, ходил, широко шагая, снова вздымал руки и снова говорил. Ругался? Обличал? Объяснял? Непонятно… Я отмахивался, но он не уходил…
Совсем я обалдел от этой истории.

А утром к нам присоединился Дмитрий-второй. У него день рождения, и у Димы будет непростой, но добрый подарок, поездка в Мцхету к святому. Дмитрий-первый встречается с сослуживцем, и, увы, занят.
Нас восемь.
Мне удалось договориться об аренде гостиничного микроавтобуса. Водитель Артур на вопрос, знает ли он кого из русскоязычных гидов по Мцхете, хмыкнул: «Я что… сам не смогу рассказать?»
Выехали в десять и сразу попали в ливень…
Нет, это не кончится никогда!
Мы плыли в автомобильном потоке, дождь хлестал по ветровому стеклу, дворники едва справлялись. Кто-то сказал:
— Потоп!
— Нет… — Артур качал головой. Он остановил автобус на перекрёстке перед светофором. — Потоп был в 15-м… Видите тот мост? По нему бегал бегемотик, когда вода разрушила зоопарк… — Мы снова тронулись. — Тут такое творилось…
Творилось… Погибло девятнадцать человек и половина зверей зоопарка. 15 июня объявили днём траура. И сейчас не потоп, нет. Просто ливень. А он и прекратился, как по заказу, только мы подъехали к монастырю Джвари, что стоит на вершине горы у слияния Куры и Арагви.
«Немного лет тому назад,
Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь.
Из-за горы
И нынче видит пешеход
Столбы обрушенных ворот,
И башни, и церковный свод…»

Ничего и не поменялось с тех пор, как в XIX веке писал Михаил Юрьевич о тех местах. Монастырь основан в VII веке, но и до VI века там уже стоял храм меньшего размера, развалины его видны по сию пору. Знаковое место для Грузии. Место силы. Такие места есть по всему миру, у каждой страны, у каждого народа.
От Джавари автобусом спустились в храм Светицховели. Храм Животворящего Столпа. Про Столп тот можно написать целую книгу, такая там интересная история. Храм XI века. До строительства в Тбилиси храма Цминда Самеба (Святой Троицы) он был кафедральным патриаршим храмом Грузинской православной церкви и на протяжении целого тысячелетия являлся главным собором всея Грузии. Высокий, величественный, неприступный, переживший нашествия монголо-татар, турок, персов, он устоял и при коммунистах. В храме нас сопровождал интересный гид, старая грузинка, по видимости, из актрис, так виртуозно она владела словом. Её откуда-то привёл Артур, и она устроила нам полноценное театрализованное представление на полчаса.

Впечатлённый её экспрессией, помноженной на непередаваемый грузинский акцент, я с первых же минут включил видеозапись. Такое не пропускают.
Добрались до Самтавро. До того самого женского монастыря равноапостольной святой Нино, просветительницы Грузии, что стал последним прибежищем мама Габриэли… Да-да, он умер в женском монастыре, где его и похоронили, и здесь теперь покоятся его святые мощи.
Странная жизнь.
Странная судьба.
Странный святой.
Святой юродивый. Юродство один из самых примечательных подвигов в Церкви. Уничижение гордыни во благо Господа. Да какое там гордыни! Полное растворение в Боге… Вот такие они, босые, в рубище, Христовы воины Любви.
В этом году в Гималаях я придумал не совсем приличный слоган. «Сходи в горы — почувствуй себя говном!» Кто поднимался, согласятся со мной. Девяносто процентов времени горы незаметно (или заметно) уничижают и растворяют вашу гордыню. Своим видом: они высоки, они просто огромны. Своей неприступностью: взбираться на них бесконечно трудно, по пути не раз проклянёшь себя. Своими людьми: есть же такие, кто находят в себе силы и взбираются на: К-2, Аннапурну, да хоть бы на Ушбу, эти люди сами огромны и велики, как горы. Смотришь на всё это и понимаешь, какой ты маленький, ничтожный, неинтересный… Совершенно никчёмное существо. И от гордыни твоей остается горошина ещё меньше, чем от либидо на 3700. Потом, конечно, ощутишь себя героем! Но это потом.

Но тут, стоя у раки из розового иранского оникса, я вдруг понял: чтобы усмирить гордыню, вовсе не нужно никуда лезть. Достаточно вот так встать и постоять возле раки святого человека, истинные размеры души которого невозможно измерить никакими километрами, световыми годами и парсеками. Человека, кто выше, кто больше самых высоких гор. Человека, кто в одном рубище, босой, с медным венцом на голове мог выйти к людям и проповедовать Слово Божие о Любви, когда те над ним хохотали. Клоун же. Шут. Юродивый. А он проповедовал! Так усмирял свою гордыню. Господи… Уж лучше в горы!
Я пошёл в церковную лавку, купил свечи и иконы святого, нашёл всех своих, всем всё раздал и вернулся к раке. У молодой монашки, что там дежурила, одними губами испросил разрешения сделать кадр. Она поморщилась, покачала головой, но потом, кажется, поняла меня, моё искреннее желание, на всякий случай оглянулась и быстро кивнула. Я щёлкнул и кивнул ей: «Спасибо!». Она улыбнулась и сложила руки на груди, наклонив голову. А ведь они все его здесь любят. Любят тебя здесь, мама Габриэли! Я поклонился раке. Спасибо, дедушка. Мадлоб! За поездку спасибо. За то, что всё прошло удачно, что все живы и здоровы, спасибо. За Грузию отдельное спасибо! «Я в ответе перед Богом за всю Грузию и пол-России», — говорил ты, поднимая и лихо выпивая кружку вишнёвого сока, до дна, и пусть думают, что с вином! Мадлоб!

Вечером, когда все ушли в серные бани, — Тбилиси стоит на теплых минеральных источниках — я приехал на канатке на гору к крепости. Нашёл укромное местечко, подстелил дождевик (теперь он у меня всегда был с собой), сел, достал «Чудо-йогурт» (такой же, как в России, только с грузинскими буквами), баранки (всё купил внизу) и стал ждать закат, задумчиво пережёвывая скромный ужин. Закат обещал стать необыкновенным, в пресечённом рельефе древней грузинской столицы, фееричным…
Да. Я не был в Грузии 38 лет.
Да. Я почти ничего не помню из той детской поездки.
Да. Я знаю, как много сложностей возникло между нашими странами, и они ещё не скоро кончатся, ой как не скоро.
Но мне понравилась Грузия! Очень. Весёлая и задорная, как лезгинка, она бывает задумчивой и протяжной, как горская песня или вот как «Сулико». Помните?
Она доброжелательна, она гостеприимна, она трудолюбива и временами безалаберна, даже ленива и совсем нетороплива… А куда спешить? Когда живёшь в горах, время не властно над тобой… Историчная, христианская, верующая, глубоко верующая и снова поющая, поющая в храмах. Грузия.
Иногда я жалею, что не пью вина. Сегодня бы выпил. Саперави… густого… бордово-красного, как кровь… терпкого… И съел бы чахохбили. Помню, в тот день, когда умирал брат, прилетала моя Софико. Чтобы встретить её и вопреки страшным прогнозам врачей, я накрыл дома стол: саперави, чахохбили, зелень, сыр, лепёшка… Это был грузинский стол для брата и жены… Брат любил Грузию… И жену мою любил и называл по-грузински Софико. Теперь её все так называют, хоть она стопроцентная русская… Софико. Очень красиво звучит. И чем-то брат был похож на Габлиэли. Помнишь, Софико, как чудил он и как мы смеялись? Как он, запрокинув рюмку, свалился вместе с табуреткой, но рюмки из руки не выпустил и продолжил анекдот, который рассказывал? Ты знаешь, он ведь не был пьян, с анекдотом же не потерялся, просто хотел нас рассмешить, Софико. У нас были проблемы, а ему хотелось нас отвлечь, и у него получилось, мы долго смеялись. Он всегда нас хотел развеселить и отвлечь от чёрных мыслей, а в 90-е их хватало. Он любил нас. Он всех любил… Поэтому у него было так много друзей… Как, наверное, у мама Габриэли.
— Я так и знала, что ты здесь!
Резанова выбралась к моему укрытию. Нашла, значит. Не пошла в баню…
— Красивый закат будет, — я кивнул на запад, там закатное солнце, кувыркаясь и плещась в облаках, резвилось, как молодой дельфин, уплывая за горизонт.
Галина пристроилась рядом, и некоторое время мы молча любовались безумным коктейлем облаков; закатного неба; заблудившихся и мечущихся впопыхах — успеть бы сверкнуть — лучей солнца; растопыренных телевышек; застеклённых кристаллов небоскрёбов; рыжих старых крыш; белых стен новых домов; над и под горой…

Красота!
И хаос…
Не удивительно, но они всегда идут рука об руку… Красота из хаоса, хаос из красоты… Я спохватился и стал настраивать фотоаппарат, всё же пропущу, сижу тут, щёлкаю…
— Резанова?
— А?
Даже головы не повернула.
— А хорошо мы съездили… Всё успели. На Гору только не поднялись…
Она посмотрела на меня, как бы пыталась понять, чего это я тут такого говорю. Красота же! Но потом рассеянно улыбнулась и кивнула: «Ну да, успели, что говорить-то, и так понятно…»
Я вздохнул и нацелился камерой на запад… Эх… Пожрать бы… А то от йогурта с баранками только в животе урчит…

ЭПИЛОГ

На следующий день после возвращения я сидел за компьютером и напевал про себя: «Чито грито чито маргарито, да-а-а-а!» (особенно мне удавалось вот это вот «да-а-а-а!»). Я разбирал фотографии из поездки.
Казбек… Мцеха… Тбилиси… «Да-а-а-а!»
Красивые фотографии. Горы всегда красивые, и Тбилиси…
Брякнул телефон, я глянул… Пришла эсэмэска. «Включи канал „Спас“», — писала Резанова.
— Софико, переключи на «Спас», — попросил я.
— Сроду не смотрели… — но переключила.
Показывали фильм про святого юродивого Гавриила Ургебадзе.
«Что-то происходит», — пришла следующая эсэмэска от Гали.
Ха! «Что-то»… Да я… да я без «бритвы» в кармане даже на улицу не выхожу, без бритвы Оккама в смысле. «Не следует множить сущее без необходимости». Не выдумывайте чудес, господа. Всё только совпадение и случайность. Слышите? Чистая случайность! И совпадение! «Я не нарочно, просто совпало…»
Сам-то веришь?

***

Вот и вся история…
«И?» — спросите вы.
И я ушёл в интернет узнавать: может ли человек сам выбрать себе святого? И смотрите, что пишут:
«Если жизнь, подвиг и добродетели того или иного святого так вдохновили человека, то, думаю, это можно считать свидетельством Божьего призыва. Может быть, Господь таким образом указывает, кому подражать, чьим стопам следовать и кто может стать путеводной звездой в жизни нового христианина» (клирик храма в честь Рождества Христова города Саратова священник Иаков Коробков).
Вот и отлично! Теперь я знаю, к кому обращаться за поддержкой в горах. Там ведь, как говорил один мой знакомый полковник ВДВ в отставке, тот который поднял меня в первый раз на Эльбрус в июле 2014-го, не бывает атеистов.
Хотя… позвольте… Отчего же только там?.. И почему только я?
Святой отче Гавриил, моли Бога о нас! О всей Грузии и половине России.

СТ. ПРП. ГАВРИИЛ САМТАВРИЙСКИЙ

«Невысокий согбенный старичок, громогласный, в развевающейся мантии, с горлышком разбитого керамического кувшина на веревочке. Кто-то считал его пьяницей, безбожником, блудником. Кто то, напротив, — святым. Он сам не обращал на это внимания. Вся его юродивая жизнь — поиск „сквозь горлышко разбитого кувшина“ гибнущих душ людей и спасение их. Он заходил в пивной бар и через это горлышко высматривал, кому особенно тяжело, кто пришел сюда, чтобы вином залить свое горе и отчаяние. И направлялся именно к нему. Даже те, кто не ходили в храм, осуждал Церковь и священников, чувствовали к нему любовь и расположение. Почему? А он был „их“. Другие требовали соблюдения правил благочестия, а этот вел себя иначе — мог и спеть, и пошутить, он был „свой“, родной батюшка, который странными, юродивыми сетями затаскивал их в любовь свою, в любовь Христову.»

Митрополит Серафим Боржомский

Гаврии́л Самтаври́йский (груз. არქიმანდრიტი გაბრიელი, в миру Годе́рдзи Васи́льевич Ургеба́дзе, груз. გოდერძი ვასილის ძე ურგებაძე; 26 августа 1929, Тбилиси, Грузинская ССР, СССР — 2 ноября 1995, Мцхета, Грузия) — архимандрит Грузинской православной церкви. Святой, канонизирован Грузинской православной церковью 20 декабря 2012 года в лике преподобных. 25 декабря 2014 года включен в месяцеслов Русской православной церкви. День памяти — 2 ноября.
Википедия

Мама, Варвара Ургебадзе, после смерти сына приняла монашеский постриг с именем Анна. Скончалась в 2000 году, похоронена в том же монастыре Самтавро.

«Я сидел, задумавшись, на втором этаже, на балконе дома, когда где-то внутри услышал, как кто-то подсказывает: „Посмотри на небо“. Я подошел к краю балкона, взглянул наверх и вижу — на небе сияющим светом изображён большой крест. Я тогда не знал, но теперь знаю, это был мой крест, который я должен быть взвалить на себя и нести с любовью к Богу и ближнему»
Отец Гавриил.

И ЕЩЁ ФОТОГРАФИЙ... В ЦВЕТЕ!














23 декабря 2017
4411    © 
Теги:
  • Комментарии к отчетам
Загрузка комментариев...